Последний поэт
Век шествует путём своим железным;
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы.
Для ликующей свободы
Вновь Эллада ожила,
Собрала свои народы
И столицы подняла;
В ней опять цветут науки,
Носит понт торговли груз
И не слышны лиры звуки
В первобытном рае муз!
Блестит зима дряхлеющего мира,
Блестит! Суров и бледен человек;
Но зелены в отечестве Омира
Холмы, леса, брега лазурных рек.
Цветёт Парнас! Пред ним, как в оны годы,
Кастальский ключ живой струёю бьет;
Нежданный сын последних сил природы,
Возник поэт: идет он и поет.
Воспевает, простодушный,
Он любовь и красоту,
И науки, им ослушной,
Пустоту и суету:
Мимолетные страданья
Легкомыслием целя,
Лучше, смертный, в дни незнанья
Радость чувствует земля.
Поклонникам Урании холодной
Поёт, увы! он благодать страстей;
Как пажити Эол бурнопогодный,
Плодотворят они сердца людей;
Живительным дыханием развита,
Фантазия подъемлется от них,
Как некогда возникла Афродита
Из пенистой пучины вод морских.
И зачем не предадимся
Снам улыбчивым своим?
Бодрым сердцем покоримся
Думам робким, а не им!
Верьте сладким убежденьям
Вас ласкающих очес
И отрадным откровеньям
Сострадательных небес!
Суровый смех ему ответом; персты
Он на струнах своих остановил,
Сомкнул уста вещать полуотверсты,
Но гордыя главы не преклонил:
Стопы свои он в мыслях направляет
В немую глушь, в безлюдный край, но свет
Уж праздного вертепа не являет,
И на земле уединенья нет!
Человеку непокорно
Море синее одно:
И свободно, и просторно,
И приветливо оно;
И лица не изменило
С дня, в который Аполлон
Поднял вечное светило
В первый раз на небосклон.
Оно шумит перед скалой Левкада.
На ней певец, мятежной думы полн,
Стоит. в очах блеснула вдруг отрада:
Сия скала. тень Сафо. песни волн.
Где погребла любовница Фаона
Отверженной любви несчастный жар,
Там погребёт питомец Аполлона
Свои мечты, свой бесполезный дар!
И поопрежнему блистает
Хладной роскошию свет:
Серебрит и позлащает
Свой безжизненный скелет;
Но в смущение приводит
Человека вал морской,
И от шумных вод отходит
Он с тоскующей душой!
Примечания
Впервые напечатано в „Московском Наблюдателе“ 1835 г., ч. I, стр. 30—32, под заглавием „Последний Поэт“ и с подписью Е. Баратынский. Вошло в сборник стихотворений Боратынскаго „Сумерки“ (стр. 15—20) с вариантами следующих стихов:
6 Поэзии ребяческие сны,
23 Нежданный сын последних сил природы
52 Но гордыя главы не преклонил:
54 В немую глушь, в безлюдный край; но свет
66 На ней, певец, мятежной думы полн,
77 Но в смущение приводит
В издании 1869 года (а также и во всех последующих) стихотворение это читается в иной редакции (чтение недошедшей до нас рукописи, копии, современнаго списка?). Приводим варианты сравнительно с текстом „Сумерек“:
14 Носит понт торговли груз
43 Гордым сердцем покоримся
44 Думам робким, а не им!
68 Сия скала. тень Сафо. песни волн
Это стихотворение отнесено всеми издателями к периоду 1835—1842 гг.; кажется, однако, его нужно относить к 1834 году, так как оно было уже напечатано в первом номере „Московскаго Наблюдателя“ 1835 года.
И. Н. Божерянов, по какому-то недоразумению, считает, что это стихотворение было вызвано смертью Лермонтова († 1841).
Белинский (Соч. т. VII, стр. 475—476) посвятил „Последнему Поэту“ подробный анализ, т. к. видел в нем profession de foi поэта, тайну поззии Боратынскаго со всеми ея достоинствами и недостатками. И в разборе Белинскаго поминутно мелькают слова и выражения: „энергия“, „поэтическая красота“, „огненное слово“, „какие чудные, гармонические стихи!“, „Сила грустнаго чувства словно молния проблеснула“. „Эти стихи так хороши, так хороши“. и т. д. Итак, Белинский отдал должное прекрасной форме и в следующих словах признал глубину содержания, глубину мысли: „видно, что мысль стихотворения явилась в скорбях рождения! Видно, что она вышла не из праздно-мечтающей головы, а из глубоко-растерзаннаго сердца. “ Но в этом произведении Белинский увидел вражду к просвещению, в защиту просвещения напал на поэта и „жгучую мысль“ Боратынскаго назвал „ложною мыслью“. Вот окончательный приговор строгаго критика: „Опять повторяем: какие дивные стихи! Что, если бы они выражали собой истинное содержание! О, тогда это стихотворение казалось бы произведением огромнаго таланта! А теперь, чтобы насладиться этими гармоническими, полными души и чувства, стихами, надо сделать усилие: надо заставить себя стать на точку зрения поэта, согласиться с ним на минуту, что он прав в своих воззрениях на поэзию и науку; а это теперь решительно невозможно. И оттого впечатление ослабевает, удивительное стихотворение кажется обыкновенным“.
Последующая критика не вполне согласилась с судом Белинскаго и признала достойным в стихотворении не только прекрасную форму (интересную мену ритма, музыку стиха и необычайное красочное богатство образов) и глубокое чувство — но и мысль, которой суждено было оправдаться в „железном“ веке утилитаризма.
Источник
Последний поэт (Боратынский)
| ← Князю Петру Андреевичу Вяземскому | Последний поэт автор Евгений Абрамович Боратынский (1800—1844) | Предрассудок! он обломок… → |
| Из сборника « Сумерки ». • Печатается по «Сумеркам», с учётом собственноручных поправок Баратынского на экземпляре «Сумерек» (Собрание Н. И. Тютчева). Впервые — в «Московском Наблюдателе», 1835, ч. I, № 1, стр. 30, с незначительными разночтениями в ст. 6, 14, 23, 52, 54, 66, 77, 78. В «Сумерках» ст. 14 и 78 читаются так же, как в «Московском Наблюдателе». |
Последний поэт
Век шествует путём своим железным; [1]
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчётливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы.
Для ликующей свободы
Вновь Эллада ожила,
Собрала свои народы
И столицы подняла:
В ней опять цветут науки,
Носит понт торговли груз,
Но не слышны лиры звуки
В первобытном рае муз! [2]
Блестит зима дряхлеющего мира,
Блестит! Суров и бледен человек;
Но зелены в отечестве Омира
Холмы, леса, брега лазурных рек;
Цветёт Парнас: пред ним, как в оны годы,
Кастальский ключ живой струёю бьёт:
Нежданный сын последних сил природы —
Возник поэт: идёт он и поёт:
Воспевает, простодушной,
Он любовь и красоту,
И науки, им ослушной,
Пустоту и суету:
Мимолётные страданья
Легкомыслием целя,
Лучше, смертный, в дни незнанья
Радость чувствует земля.
Поклонникам Урании холодной
Поёт, увы! он благодать страстей:
Как пажити Эол бурнопогодной,
Плодотворят они сердца людей;
Живительным дыханием развита,
Фантазия подъемлется от них,
Как некогда возникла Афродита
Из пенистой пучины вод морских.
И зачем не предадимся
Снам улыбчивым своим?
Жарким сердцем покоримся
Думам хладным, а не им!
Верьте сладким убежденьям
Вас ласкающих очес
И отрадным откровеньям
Сострадательных небес!
Суровый смех ему ответом; персты
Он на струнах своих остановил,
Сомкнул уста вещать полуотверсты,
Но гордыя главы не преклонил:
Стопы свои он в мыслях направляет
В немую глушь, в безлюдный край; но свет
Уж праздного вертепа не являет
И на земле уединенья нет!
Человеку непокорно
Море синее одно:
И свободно, и просторно,
И приветливо оно;
И лица не изменило
С дня, в который Аполлон
Поднял вечное светило
В первый раз на небосклон.
Оно шумит перед скалой Левкада,
На ней певец, мятежной думы полн,
Стоит… в очах блеснула вдруг отрада:
Сия скала… тень Сафо. голос волн…
Где погребла любовница Фаона
Отверженной любви несчастный жар,
Там погребёт питомец Аполлона
Свои мечты, свой бесполезный дар!
И по-прежнему блистает
Хладной роскошию свет:
Серебрит и позлащает
Свой безжизненный скелет;
Но в смущение приводит
Человека вал морской,
И от шумных вод отходит
Он с тоскующей душой!
Примечания
В стихотворении развёртывается настойчиво выдвигавшаяся идеологами круга «Московского Наблюдателя» концепция губительности для искусства денежных капиталистических отношений. Сторонники этой концепции измеряли само понятие прогресса уровнем не материальной, а духовной культуры и прежде всего искусства. Констатируя резкий упадок искусства в XIX в., они выдвигали это положение в качестве аргумента против прогрессивности «промышленных» капиталистических тенденций современности. Этот тезис был сформулирован негласным участником «Московского Наблюдателя» И. В. Киреевским ещё в 1832 г. В статье «Девятнадцатый век» Киреевский, перечисляя «отличительные качества» современного искусства, свидетельствующие об его глубоком упадке, писал: «Без сомнения качества сии предполагают холодность, прозаизм, положительность и вообще исключительное стремление к практической деятельности» («Европеец», 1832, № 1, стр. 15). В этой постановке вопроса уже заложена тема «Последнего Поэта». Говоря: «Век шествует путём своим железным» и т. д., Баратынский как бы перефразирует слова Киреевского.
На страницах «Московского Наблюдателя» «Последний Поэт» носил программный для журнала характер и по своей теме и её трактовке примыкал к статье С. П. Шевырева «Словесность и торговля», напечатанной непосредственно перед ним, в той же 1-й книжке журнала. Сам Шевырев впоследствии целиком солидаризировался с «Последним Поэтом» в своей статье о «Чаттертоне» А. де Виньи. Критикуя нарисованную в «Чаттертоне» картину гибели поэта от материальной нужды, Шевырев писал: «Не голодом материальным общество уморило поэта; нет, оно уморило его изобилием… и он умолк от упоения и сытости; он продал себя обществу, как Фауст Мефистофелю, и заградил себе путь в тот мир, для которого призван… Ответ на вопрос века о деле поэта в общем деле человечества гораздо глубже разрешён одним из наших отечественных поэтов в стихотворении «Последний Поэт»…». Цитируя последние строки стихотворения, Шевырев заключал: «Среди этого всеобщего позлащения скелета человечества, которым превосходно выражено промышленное стремление эпохи, и лучшая возвышенность на его черепе, где сияла обыкновенно звезда поэтического гения, покрылась самою твёрдою пластинкою благородного металла. К нам возвратился золотой век уже в настоящем смысле, без метафоры, и поэт, вместо рубища Омиров, облёкся в злато» («Московский Наблюдатель», 1835, ч. IV, октябрь, кн. II, стр. 608—617).
Диаметрально противоположную Шевыреву оценку «Последнего Поэта» дал в 1842 г., с позиций защиты буржуазно-капиталистических устремлений современности, Белинский. Понимая программное значение стихотворения для всего творчества позднего Баратынского, Белинский писал: «В этой пьесе поэт высказался весь, со всей тайною своей поэзии, со всеми её достоинствами и недостатками. …Настоящий век служит исходным пунктом его мысли; по нём он делает заключение, что близится время, когда проза жизни вытеснит всякую поэзию, высохнут растленные корыстью и расчётом сердца людей, и их верованьем сделается «насущное» и «полезное»… Какая страшная картина! Какое безотрадное будущее. Бедный век наш — сколько на него нападок, каким чудовищным считают его! И всё это за железные дороги, за пароходы — эти великие победы его уже не над материей только, но над пространством и временем!»
С той же резкостью и принципиальностью возражал Белинский против философской концепции «Последнего Поэта»: «Итак, поэзия и просвещение — враги между собою? Итак, только невежество благоприятно поэзии. Наука ослушна (т. е. непокорна) любви и красоте; наука пуста и суетна. Мы никак не понимаем отношения тех людей, которые думают видеть гибель человечества в науке. Ведь человеческое знание состоит не из одной математики и технологии, ведь оно прилагается не к одним железным дорогам и машинам… Кроме математики и технологии, есть ещё философия и история» (изд. Собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. VII, стр. 475—479).
- ↑«Железный век» — в 30-е гг. ходовое метафорическое выражение, означающее «денежный век», век господства утилитарно-корыстных интересов (ср. «Увы! миновал золотой век нашей литературы, наступил железный» и
…В сей век железный,
Без денег слава — ничего!
Белинский, «Ничто о ничём», 1835 г.).
Источник
Последний поэт
Век шествует путем своим железным,
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы.
Для ликующей свободы
Вновь Эллада ожила,
Собрала свои народы
И столицы подняла;
В ней опять цветут науки,
Носит понт торговли груз,
Но не слышны лиры звуки
В первобытном рае муз!
Блестит зима дряхлеющего мира,
Блестит! Суров и бледен человек;
Но зелены в отечестве Омира
Холмы, леса, брега лазурных рек.
Цветет Парнас! пред ним, как в оны годы,
Кастальский ключ живой струею бьет;
Нежданный сын последних сил природы —
Возник Поэт,- идет он и поет.
Воспевает, простодушный,
Он любовь и красоту,
И науки, им ослушной,
Пустоту и суету:
Мимолетные страданья
Легкомыслием целя,
Лучше, смертный, в дни незнанья
Радость чувствует земля.
Поклонникам Урании холодной
Поет, увы! он благодать страстей;
Как пажити Эол бурнопогодный,
Плодотворят они сердца людей;
Живительным дыханием развита,
Фантазия подъемлется от них,
Как некогда возникла Афродита
Из пенистой пучины вод морских.
И зачем не предадимся
Снам улыбчивым своим?
Жарким сердцем покоримся
Думам робким, а не им!
Верьте сладким убежденьям
Вас ласкающих очес
И отрадным откровеньям
Сострадательных небес!
Суровый смех ему ответом; персты
Он на струнах своих остановил,
Сомкнул уста вещать полуотверсты,
Но гордыя главы не преклонил:
Стопы свои он в мыслях направляет
В немую глушь, в безлюдный край; но свет
Уж праздного вертепа не являет,
И на земле уединенья нет!
Человеку непокорно
Море синее одно,
И свободно, и просторно,
И приветливо оно;
И лица не изменило
С дня, в который Аполлон
Поднял вечное светило
В первый раз на небосклон.
Оно шумит перед скалой Левкада.
На ней певец, мятежной думы полн,
Стоит… в очах блеснула вдруг отрада:
Сия скала… тень Сафо. голос волн…
Где погребла любовница Фаона
Отверженной любви несчастный жар,
Там погребет питомец Аполлона
Свои мечты, свой бесполезный дар!
И по-прежнему блистает
Хладной роскошию свет,
Серебрит и позлащает
Свой безжизненный скелет;
Но в смущение приводит
Человека вал морской,
И от шумных вод отходит
Он с тоскующей душой!
Источник