Текст песни Юрий Визбор — Подмосковная
Тихим вечером, звездным вечером
Бродит по лесу листопад.
Елки тянутся к небу свечками,
И в туман уходит тропа.
Над ночной рекой, речкой Истрою
Нам бродить с тобой допоздна,
Среднерусская, сердцу близкая,
Подмосковная сторона.
Шепчут в сумерках обещания
Губы девичьи и глаза.
Нам ли сетовать на скитания,
В сотый раз покинув вокзал?
Вот вагон качнул звезды низкие,
И бежит, бежит вдоль окна
Среднерусская, сердцу близкая,
Подмосковная сторона.
За Звенигород тучи тянутся,
Под Подлипками льют дожди,
В проливных дождях тонут станции,
Ожидая нас впереди.
И пускай гроза где-то рыскает,
Мне с тобой она не страшна,
Среднерусская, сердцу близкая,
Подмосковная сторона.
Где-то плещется море синие,
Мчатся белые поезда,
А на севере тонут в инее
Предрассветные города.
По земле тебя не разыскивать —
Изо всех краев ты видна,
Среднерусская, сердцу близкая,
Подмосковная сторона.
Перевод текста песни Юрий Визбор — Подмосковная
Quiet night, starry night
Wanders through the forest defoliation .
Christmas trees reach for the sky candles
And in the mist leaves trail .
Night over the river, the river Istra
We wander with you late,
Srednerusskaya , heart close,
Podmoskovnaya side.
Whispering in the twilight promises
Girlish lips and eyes .
Do we complain about the wanderings
For the hundredth time after leaving the station?
That car rocked star low
And running, running along the window
Srednerusskaya , heart close,
Podmoskovnaya side.
For Zvenigorod clouds stretch ,
Podlipki under pouring rain ,
In heavy rains drowned station
Waiting for us to come.
And let the storm somewhere prowl ,
I’m with you it is not terrible,
Srednerusskaya , heart close,
Podmoskovnaya side.
Somewhere splashing blue sea ,
White rush trains
And in the north drowning in hoarfrost
Wee town.
On the ground you do not seek —
Of all the edges you visible
Srednerusskaya , heart close,
Podmoskovnaya side.
Источник
Где то плещется море синее мчатся белые поезда
Стихотворения и песни
По новейшим свидетельствам — он вышел на первое место по «исполняемости».
Дети забыли — внуки вспомнили?
И запели песни, которые, казалось, наглухо остались в тех отошедших временах, где этими песнями перекликались молодые тогда будущие их деды?
«Рожденные в года глухие», эти песни откатились в историю, когда грянула Гласность. В ней все потонуло. Ну, пели у костров. Ну, передавали из верных рук в верные руки катушки магнитофонных записей. Потом запели у концертных микрофонов, в открытую. Дым повыветрился, стало меньше огня, больше блеска. К нашим поэтам пристали странные зарубежные определения: шансонье, барды, менестрели. Потом возникло косноязычное, заикающееся буквосочетание КСП. Расцвело это КСП в 60-е годы: из интимного «я» песня вышла на всеобщее «мы», завоевала эстраду, продемонстрировала скептикам всесоюзный размах. Потом мероприятие свернулось, измельчало; «каэспэшники» из знаменитостей «всесоюзных» стали «местными» — городскими, районными. По ходу 70-х жанр, порожденный поколением послевоенных мечтателей, все более воспринимался как нечто сентиментально-слабосильное. По словам Юрия Гребенщикова, «должны были прийти ребята более нервные, ироничные, непримиримые, крутые» — представители поколения, которое вообще «не знало общественных взлетов в годы, когда все предлагалось принимать на веру», а оно не хотело. Не буду спорить с Ю. Гребенщиковым по поводу тех изящных определений, которые он дает временам, а нравы он определяет вполне точно.
«Нервные ребята» пришли, и самодеятельная песня съежилась под напором рока. А потом и «нервные» попятились под давлением более молодых конкурентов. Кто стал бы вживаться в тихие вздохи, вырывавшиеся когда-то у молодых людей, которым теперь было за шестьдесят? Кто вспомнил бы, что эти вздохи были первой формой протеста против бодрого обязательного официоза — формой спасения личности? Кому все это могло сгодиться, когда и сам допотопный официоз (я имею в виду певшиеся артистами по радио песни) приказал долго жить, да так, что его уже как бы вообще не существовало?
Но история непредсказуема; запасники ее памяти неспроста так обширны; они могут сослужить службу в самой неожиданной ситуации. Тихая гитара способна вернуть ощущение личности в противовес не только коллективному самогипнозу, ведущему на физзарядку эпохи партпроса и комвоса, но и коллективному самогипнозу в духе «металла», новой эйфории эпохи Рынка и Базара. Всяко бывает. Дети оттолкнулись — внуки могут вспомнить, как их дедушки в эпоху Первой Оттепели, в 1956 году, пели у костров. Могут почувствовать, что такое «тайная свобода» — свобода гитарного аккорда, свобода пропеть с улыбкой: «Снова нас ведут куда-то, и не ясен нам маршрут…» Могут спросить: кто же это спел, кто так улыбнулся когда-то, кто был первым?
Кто начал? Кто эту «костровую» песню вывел на уровень поэзии? Кто первый взял гитару и, подойдя к микрофону, стал не читать стихи, а петь их? Кто — у истока традиции?
Обычно отвечают: Окуджава. Отвечают: Высоцкий. У людей есть основания думать так. Но если быть точными, то у истоков современной звучащей лирики стоит Визбор. Юрий Визбор. Было время недолгое, полтора-два года в конце пятидесятых, когда именно он, ярко выделившийся, как бы выплывший из волн широко разлившейся тогда студенческой песни, единолично овладел вниманием и сердцами слушателей. Это было до Окуджавы, до Высоцкого, до Кима и Коваля, до Новеллы Матвеевой, пожалуй, даже до Городницкого и Ады Якушевой.
Магнитофонные ленты, передаваемые из дома в дом, и живые голоса, подхватывающие песню от костра к костру, были словно отражением облика самого Визбора, веселого, желтоволосого, круглолицего парня в ковбойке, который не то пел, не то шептал, не то рассказывал:
В самом начале шестидесятых мы недолгое время довольно часто встречались. Я переживал первую безоглядную влюбленность в его песни. С огромным допотопным магнитофоном в рюкзаке я таскался к нему на Неглинку, в старинный дом с широченной лестницей, в комнату о двух окошках, выходящих на скверик ЦУМа. Тот древний дом казался памятником архитектуры, где и жить-то неловко. Он и стал для меня с тех пор памятником — памятью о нем, о Визборе, о его стихах и о стихах, его окружавших: «И в этом доме два окна не спят из-за меня…» Записав тогда очередную катушку его песен, мы как-то заговорили о том, кто в каких бывал маршрутах, и он показал мне несколько горных пейзажей, свежо и романтично исполненных в гуаши. Я спросил: «И это тоже ты?» Он скромно улыбнулся и кивнул. Тут я брякнул: «Зачем ты разбрасываешься? Тебя сгубят твои таланты. Все разлетится». Улыбка его сошла; я подумал, что попал в больное место, я не возвращался более к этой теме.
Он был и впрямь ярко, раскидисто, нерасчетливо талантлив. Песни его уже пело студенчество, это был главный его козырь, дар, его судьба. Но еще писал он прозу, которую уже начинал, кажется, понемногу печатать. И эти гуаши на листах ватмана: «Зеленые озера да черточки лесов…» Главное же — этот, в секунду покорявший вас, уверенный артистизм его! Внешность проказника, «рыжего Шванке», и потаенная печаль в уголках рта — ясно же было, что кино не должно пропустить такого прирожденного артиста.
И не пропустило. Он сыграл свои роли, написал свои пейзажи, издал свои рассказы. Он прокрутился, пробезумствовал, пропел, проликовал, прогрустил отмеренные ему пятьдесят лет. Теперь, слушая его смеющееся пение, я думаю о том, что судьба соблазняла его, отманивала в сторону, отводила от главного его дара. От того главного, что он все-таки сделал.
Он создал современную студенческую песню.
Он дал своему поколению голос, дал жанр, и именно с его голоса, с его легкой руки пошло уже поветрие и явились менестрели следующих поколений — принцип был распознан, почин подхвачен, создалась традиция, артистическая система, оказавшая влияние на поэзию и ставшая ее частью.
Визбор немного потерялся в лавине, им самим вызванной. Аудитория множилась и дробилась; из студенческой среды новый песенный стиль взлетел в профессиональную литературную сферу, где немедленно воцарился Булат Окуджава; новая песенная культура пробудила дальние от студенчества края народа, всколыхнула массу, которую выразил и покорил Владимир Высоцкий. Визбор уступал первому в чистоте тона, второму — в темпераменте, в остроте и резкости типизма; он оставался прежде всего певцом студенчества, романтиком послевоенного поколения, мальчиком оттепельных лет, а жизнь бежала дальше. И сам он, Визбор, старался не отстать — гулял со своей гитарой счастливо и ярко; песенная его лирика летала над хибинскими и забайкальскими лесами, над ледниками Кавказа и песками Средней Азии — над всей сказочной страной по имени Хала-бала.
В нем было что-то от бродяги, от счастливого гуляки — в Визборе-репортере, Визборе-журналисте, Визборе-шутнике, Визборе-горнолыжнике, только иногда это запойное кружение вдруг осекалось в его стихе внезапной и непонятой тревогой:
И кончилось. Замолчали турбины. Пришла пора собирать его стихи и вчитываться в них. Пришла пора понять то место, какое занял Юрий Визбор в нашей лирике. В истории новейшей русской поэзии.
Сложность была в том, что в официальную советскую поэзию он плохо вписался, хотя интонации, найденные Визбором-поэтом, были в ходу в лирике 70–80-х годов: и простое мужество, и неожиданная прямота исповеди; неофициальная же аудитория Визбора-певца — то самое студенчество пятидесятых — шестидесятых годов, которое когда-то первым расслышало его, — среда эта понемногу растворялась. Его давние слушатели — работающий костяк интеллигенции оттепельных и застойных лет — по ходу Перестройки стали сходить в тень.
Источник
Визбор Юрий — Тихим вечером звездным
Визбор Юрий — Тихим вечером звездным слова, текст песни.
Am Dm
Тихим вечером, звездным вечером
E7 Am
Бродит по лесу листопад.
A7 Dm
Елки тянутся к небу свечками,
H7 E E7
И в туман уходит тропа.
Am Dm
Над ночной рекой, речкой Истрою
G7 C E7
Нам бродить с тобой допоздна,
Am Dm
Среднерусская, сердцу близкая,
E7 Am
Подмосковная сторона.
Шепчут в сумерках обещания
Губы девичьи и глаза.
Нам ли сетовать на скитания,
В сотый раз покинув вокзал?
Вот вагон качнул звезды низкие,
И бежит, бежит вдоль окна
Среднерусская, сердцу близкая,
Подмосковная сторона.
За Звенигород тучи тянутся,
Под Подлипками льют дожди,
В проливных дождях тонут станции,
Ожидая нас впереди.
И пускай гроза где-то рыскает,
Мне с тобой она не страшна,
Среднерусская, сердцу близкая,
Подмосковная сторона.
Где-то плещется море синие,
Мчатся белые поезда,
А на севере тонут в инее
Предрассветные города.
По земле тебя не разыскивать —
Изо всех краев ты видна,
Среднерусская, сердцу близкая,
Подмосковная сторона.
На этой странице размещён текст песни Визбор Юрий — Тихим вечером звездным, который был добавлен на сайт одним из посетителей. Если Вы считаете, что слова песни Визбор Юрий — Тихим вечером звездным недостоверны или искажены — напишите об этом в комментариях. Спасибо!
Все права на тексты песен принадлежат исключительно их авторам и размещаются посетителями сайта в ознакомительных целях.
Источник
Стихотворение «Подмосковная» Визбор Юрий Иосифович
Тихим вечером, звездным вечером
Бродит по лесу листопад.
Елки тянутся к небу свечками,
И в туман уходит тропа.
Над ночной рекой, речкой Истрою,
Нам бродить с тобой допоздна,
Среднерусская, сердцу близкая,
Подмосковная сторона.
Шепчут в сумерках обещания
Губы девичьи и глаза…
Нам ли сетовать на скитания,
В сотый раз покинув вокзал?
Вот вагон качнул звезды низкие,
И бежит, бежит вдоль окна
Среднерусская, сердцу близкая,
Подмосковная сторона.
За Звенигород тучи тянутся,
Под Подлипками льют дожди,
В проливных дождях тонут станции,
Ожидая нас впереди.
И пускай гроза где-то рыскает, —
Мне с тобой она не страшна,
Среднерусская, сердцу близкая,
Подмосковная сторона.
Где-то плещется море синее,
Мчатся белые поезда,
А на севере тонут в инее
Предрассветные города.
По земле тебя не разыскивать,
Изо всех краев ты видна,
Среднерусская, сердцу близкая,
Подмосковная сторона.
Еще стихотворения:
Подмосковная зима По старинной по привычке Мы садимся в электрички. Ветры падают с откосов И поземку теребят, Про метель стучат колеса, Только песня не про это, Не про лето, не про осень.
Подмосковная осень В Перово пришла подмосковная осень С грибами, с рябиной, с ремонтами дач. Ты больше, пиджак парусиновый сбросив, Не ловишь ракеткою теннисный мяч. Березки прозрачны, скворечники немы, Утрами морозец хрустит по.
Скалолазка Я спросил тебя: «Зачем идете в горы вы?» — А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой. «Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово!» — Рассмеялась ты и.
Летят перелетные птицы Летят перелетные птицы В осенней дали голубой, Летят они в жаркие страны, А я остаюся с тобой. А я остаюся с тобою, Родная навеки страна! Не нужен мне берег турецкий.
Я полюбила быт за то Я полюбила быт за то, что он наш общий быт, что у меня твое пальто на вешалке висит. За тесноту, за тарарам, где все же мы в тепле, за то.
С пустынь доносятся С пустынь доносятся Колокола. По полю, по сердцу Тень проплыла. Час перед вечером В тихом краю. С деревцем встреченным Я говорю. Птичьему посвисту Внемлет душа. Так бы я по свету.
Бег внутри Поэт сидит, поэт лежит, но это ничего не значит, внутри поэта все бежит, и как же может быть иначе. Бегут соленые грибки, бежит, гортань лаская, водка, за ней, естественно, –.
Вечером синим, вечером лунным Вечером синим, вечером лунным Был я когда-то красивым и юным. Неудержимо, неповторимо Все пролетело. далече.. мимо… Сердце остыло, и выцвели очи… Синее счастье! Лунные ночи.
Полынь Ю. Киселеву О, замри, мое сердце! Застынь, Слышишь, Ветер качает полынь. Занимается свет. Умирает роса. И росинки блестят, Словно чьи-то глаза. Слышу будто бы плач, Слышу будто бы стон. Это.
Надо мной любовь нависла тучей Надо мной любовь нависла тучей, Помрачила дни, Нежностью своей меня не мучай, Лаской не томи. Уходи, пускай слеза мешает Поглядеть вослед. Уходи, пускай душа не знает, Был ты или нет.
Троица В. Преснякову В мягкой серебряной соли — коричневый снимок, миг распластался на снимке, приплюснут и тонок, и непонятно, кто тонет во времени — инок, или турист, или, может быть, ссыльный.
Пускай мечтатели осмеяны давно Пускай мечтатели осмеяны давно, Пускай в них многое действительно смешно, Но все же я скажу, что мне в часы разлуки Отраднее всего, среди душевной муки, Воспоминать о ней: усилием мечты.
Не сходим на вокзалах мы Не сходим на вокзалах мы В местечках по пути. Китайскими базарами Бродить мы не хотим. Дымок унылым инеем Ложится в гаолян. Летит на сопки синие На фанзы и поля. А.
Давай-ка, Танечка, на бревнах посидим Давай-ка, Танечка, на бревнах посидим, Поговорим, о жизни помечтаем, Вот, знаешь, так, как вечером седым Сидят за чашкой дружеского чая. Чернеет снег. А вечером мороз Проходит, забавляясь ветерками, На всем.
Виденье мной овладело Виденье мной овладело: О золотом птицелове, О пернатой стреле из трости, О томной загробной роще. Каждый кусочек тела, Каждая капля крови, Каждая крошка кости — Милей, чем святые мощи! Пусть.
Тайна певца Пускай невнятно будет миру, О чем пою! Звончатую он слышит лиру; Но тайну нежную мою — Я затаю. Пускай не верует виденью Моих очей! Внимая звонких струй паденью, О, кто.
Певец, восстань! Певец, восстань! Мы ждем тебя — восстань! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Не бойся.
Давай погасим свет — пускай одна Давай погасим свет — пускай одна Лежит на подоконнике луна. Пускай в родное тихое жилье Она вернет спокойствие мое. И, лица приподняв, услышим мы, Как звуки к нам идут из.
Полярный лед и летняя гроза Полярный лед и летняя гроза — Ведь это ты и я на них похожи: Ты скажешь против, я тотчас же — за, И день за днем всегда одно и то.
Речка Нара Лучше нет для нас подарка, Чем зеленая байдарка. У костра сидит Тамарка, Режет ножиком хлеба. И волнует нас с тобою Нечто очень голубое — То ли речка, то ли ночка.
Пускай умру, пускай летят года Пускай умру, пускай летят года, пускай я прахом стану навсегда. Полями девушка пойдет босая. Я встрепенусь, превозмогая тлен, горячей пылью ног ее касаясь, ромашкою пропахших до колен.
«По ромашкам, по травам зеленым…» По ромашкам, по травам зеленым мальчик с розовым сачком бежит за бабочкой. По травам поникшим, по желтым листьям мальчик с розовым сачком бежит за бабочкой. В снегопад по белому снегу.
Ночь на лугу Ночь, А нам с тобой не спится, Звезды падают в траву. Пусть за нас другим приснится То, что видим наяву. Рощи, тусклые озера, Обмелевшие луга. Возле скошенного моря, Возле речки.
Простые слова Как радостно птицей лететь домой, Любовь и нежность тая, И знать, что спросят тебя: «Ты мой?». И скажут тебе: «Я твоя!» Простые слова, Смешные слова, Всегда и везде все те.
К Правде Слуга, сударыня, покорный! Пускай ты божеская дочь, Я стал уж человек придворный И различу, что день, что ночь. Лет шестьдесят с тобой водился, Лбом за тебя о стены бился, Чтоб.
Плотовщики С полой водою реками бурливыми Тянутся плотовщики. Плесы чертят золотыми извивами, Рыбу сгоняют в пески. Старые сосны с стволиною розовой Рушат они у воды. Ржавой скобою и вицей березовой Шумно.
В углу дивана Но в камине дозвенели Угольки. За окошком догорели Огоньки. И на вьюжном море тонут Корабли. И над южным морем стонут Журавли. Верь лишь мне, ночное сердце, Я — поэт! Я.
А ты проснись на рубеже какой-то смутной веры А ты проснись на рубеже какой-то смутной веры, А ты стряхни с себя всю пыль, осевшую вчера. Пускай на полке у тебя — Вольтеры и Гомеры, А ты впервые видишь.
Товарищу Товарищ, не ропщи! Хоть мы с тобой иззябли И лишь пустые щи Едим, как мизерабли; Пускай у богачей В роскошном бельэтаже Уха из стерлядей, Сюпремы и потажи; Пусть к ним.
Голос Е. Евтушенко Такая жизненная полоса, а, может быть, предначертанье свыше. Других я различаю голоса, а собственного голоса не слышу. И все же он, как близкая родня, единственный, кто согревает в.
В дороге Перестал холодный дождь, Сизый пар по небу вьется, Но на пятна нив и рощ Точно блеск молочный льется. В этом чаяньи утра И предчувствии мороза Как у черного костра Мертвы.
Попытка завещания Т. С. Когда умру, мои останки, с печалью сдержанной, без слез, похорони на полустанке под сенью слабою берез. Мне это так необходимо, чтоб поздним вечером, тогда, не останавливаясь, мимо шли.
Потому ль, что сердцу надо Потому ль, что сердцу надо Жить одним, одно любя, Потому ль, что нет отрады Не отдавшему себя; Оттого ли, что судьбою Наши сблизились пути, И с тобой, с тобой одною.
Звуки Не умолкай, не умолкай! Отрадны сердцу эти звуки, Хоть на единый миг пускай В груди больной задремлют муки. Волненья прошлых, давних дней Мне песнь твоя напоминает; И льются слезы из.
Надпись Л. Лопатину на «Оправдании добра С тобой, Левон, знакомы мы давно, Пускай наружность изменилась. Что ж из того? Не все ль равно? Ведь память сердца сохранилась.
Надолбы. Недобрый блеск орудий Надолбы. Недобрый блеск орудий. Тьма противотанкового рва. Никогда ту зиму не забудет Та, свой крест несущая, Москва! Тяжело притихшая Россия… Как случилось, ты скажи, страна, Что на берегах твоих —.
Как в старинной русской сказке Как в старинной русской сказке — дай бог памяти! — Колдуны, что немного добрее, Говорили: «Спать ложись, Иванушка. Утро вечера мудреннее!» Как однажды поздно ночью добрый молодец, Проводив красну девицу.
Пробираясь до калитки Пробираясь до калитки Полем вдоль межи, Дженни вымокла до нитки Вечером во ржи. Очень холодно девчонке, Бьет девчонку дрожь: Замочила все юбчонки, Идя через рожь. Если кто-то звал кого-то Сквозь.
Все исчезло, скрылось за сосновым бором Все исчезло, скрылось за сосновым бором: Речка быстротечная, заросль соловьиная, Ширь полей раздольная — не окинешь взором — И она — хорошая, близкая, любимая. Сердце одинокое тихой грустью сжалось: Что-то.
Там, где вечно дремлет тайна Там, где вечно дремлет тайна, Есть нездешние поля. Только гость я, гость случайный На горах твоих, земля. Широки леса и воды, Крепок взмах воздушных крыл. Но века твои и годы.
Источник