Трещина в картине
«Щегол» Донны Тартт, изданный Corpus’ом, пожалуй, самый обсуждаемый роман об искусстве конца года. Почему в качестве эмблемы книги Тартт выбрала картину малоизвестного Фабрициуса, а не Рембрандта или, скажем, Вермеера?
По первому взгляду, «Щегол» — идеальный роман о роли искусства в жизни человека. Не случайно эпиграфом к одной из решающих частей книги Донна Тартт ставит слова Ницше: «Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины…»
Именно искусство сначала едва не убивает Тео Декера, 13-летнего ньюйоркца, пережившего теракт в Метрополитен-музее, а затем спасает его, много лет спустя вытащив «из пучины страстей», депрессии и хронической наркомании.
Эта могучая книга начинается со взрыва на выставке голландской живописи, куда Тео и его несчастная мама (одинокая разведенка, повести Барбары Пим на прикроватной тумбочке) заглядывают, чтобы спастись от дождя. Мама гибнет, а у Тео (за круглые очки друг Борис зовет его Гарри Поттером) в руках оказывается картина художника Карела Фабрициуса (ученик Рембрандта и учитель Вермеера) с изображением птицы, сидящей на цепи.
Основоположник делфтской школы живописи, Фабрициус погиб вместе со своей мастерской при взрыве порохового склада. Большинство холстов также погибло — сейчас в мире насчитывается 17 его картин (почти в два раза меньше, чем подлинных Вермееров). Одна, правда не самая лучшая, его работа есть в ГМИИ им. Пушкина («Гера, скрывающаяся у Океана и Тефии»), тогда как «Щегол» из гаагского Маурицхейса — самая известная. Особенно теперь, после того как стала едва ли не главным персонажем тиражного романа.
Очнувшись от волнового удара, Поттер видит рядом с собой Велти, раненого, истекающего кровью старика, протягивающего ему кольцо и картину Фабрициуса, только что висевшую на стене рядом с «Уроком анатомии» Рембрандта и несколькими портретами кисти Франса Халса. Мальчик выносит крошечное полотно на улицу, еще ничего не зная ни о судьбе матери, ни о том, что отныне за ним наперегонки начнут охотиться копы и органы опеки, передавая его из одной семьи в другую, а затем и полубезумные антиквары, желающие заполучить шедевр международного значения.
Позже, случайно прибившись к мастерской реставратора старинной мебели, Тео Декер становится преуспевающим (читай: плутоватым, нечистым на руку) торговцем предметами искусства. «Щегол» Фабрициуса хранится у него сначала в спальне, прикрепленный скотчем к кровати, затем в ячейке анонимного хранилища, пока однажды изрядно постаревший Поттер не узнает, что картину ему подменили и нужно таки вернуть оригинал человечеству. Во искупление грехов, причем не только и не столько собственных.
Все это даже не спойлер, поскольку в книге у Тартт происходит много всевозможных событий, способных заполнить не один сезон плотного телесериала на платном канале. Тем более что сюжетная канва в «Щегле» — не самое важное. Гораздо существеннее — ну, скажем, рассуждения об искусстве и «за жизнь», а также намеренно растянутый, как бы несовременный хронотоп массивного 800-страничного повествования, требующего полного погружения.
Впрочем, фабула, в которой все срифмовано и постоянно перекликается, делает это погружение максимально комфортным: оторваться невозможно, несмотря на разные сюжетные шероховатости. Которые, впрочем, принимаешь как данность, кладешь себе на ум, чтобы это не мешало читать увлекательную книгу дальше.
К примеру, откуда у Велти, раненого деда из музея, оказался в руках «Щегол» Фабрициуса? Если его смертельно ранило взрывом, то когда он успел подобрать картину? А если не подобрал — получается, украл со стены, невзирая на видеокамеры? Велти сам, что ли, устроил этот взрыв, в котором погиб и навсегда покалечил любимую внучку? Рассчитал все, как в «Афере Томаса Крауна», да, оказывается, не совсем все, вот и попался? Тартт не дает ответа, тем более что это и неважно: табуретка романа стоит на собственных ногах, внутри книги плещется, кипит и пенится самодостаточный мир, в реальность которого приходится верить для того, чтобы узнать, чем «сердце успокоится». Значит, все срослось и склеилось максимально верно.
Несоответствий в романе много и сначала думаешь, что это Тартт что-то недоработала. Но ближе к финалу отчетливо видишь, что искусство в «Щегле» — это только прикрытие для предельно личного, искреннего авторского высказывания, которое если и можно проговорить, то лишь как бы между делом, впроброс, переупаковав его в формат новой, обезжиренной серьезности, только и доступной нынешнему читателю. Это мысли о собственных страхах и страстях, о неизбежном ожидании смерти и о тяготах ежедневных потерь, ведь у каждого человека есть мама, проблемы взросления, застрявшие где-то внутри, неизбывного одиночества.
Великий Рильке, воспитывая своего пасынка, что, повзрослев, станет великим художником Балтюсом, любил повторять, что в каждой картине должна быть трещина, потому что именно сквозь нее просачивается свет. Фабульные несоответствия «Щегла», в последней главе внезапно оказывающегося автобиографическими записками Тео Шекера (что противоречит оптике некоторых сцен из начала романа), нужны для того, чтобы сквозь неплотно пригнанные сюжетные блоки начал проникать «свет истины», о котором и говорил Ницше.
Читая, я все время думал, почему в качестве эмблемы романа Тартт выбрала картину малоизвестного Фабрициуса, а не более знаменитого Рембрандта или еще более символически нагруженного Вермеера. Или же Леонардо, как поступил Дэн Браун, для того чтобы придать своему музейному блокбастеру поистине международный размах.
Во-первых, потому что «Щегол» — тихий камерный роман о чувствах и страстях. Во-вторых, Донна Тартт писала книгу все же о людях, а не об искусстве. Живопись, художники, музеи и антиквариат здесь не самоцель, но возможность говорить о существенном. Выбирая на роль первого плана какого-нибудь эмблематического харизматичного живописца, она автоматически перекашивала бы композицию романа в сторону искусствоведческой схоластики. Вот почему ей и понадобился «незаюзанный» масскультом Фабрициус. Так порой кинорежиссеры берут на главную роль никому неизвестного человека со свежим лицом.
И самое важное, в-третьих, все рассуждения о неброском шедевре Фабрициуса, помогающем жить, утешающем и поддерживающем в моменты невзгод, — это не что иное, как метарефлексия Донны Тартт, автора трех романов о собственном творчестве и месте в культуре — негромком, вполголоса, но качественном и предельно возвышенном, благородном. Ну да, как раз между современными Рембрандтами и не менее современными Вермеерами.
Источник
Как картина голландского художника XVII века стала главным героем книги культового автора современности Донны Тартт?
Главный герой одной из книг Донны Тартт — картина голландского художника Карла Фабрициуса (блестящего ученика Рембранта и учителя Вермеера, основателя делфтской школы живописи) «Щегленок на стене, освященной солнцем» (1654).
«Щегол» — это небольшая картина, на которой со скрупулезной точностью нарисована маленькая птичка, сидящая на зеленом насесте. Не сразу замечаешь, что ее лапка пристегнута на тонкую цепочку. Фон картины — это мерцающий, трепещущий светло золотистый свет, который льется из невидимого окна. В начале романа картина попадает в руки тринадцатилетнего Теодора в трагический момент: в результате взрыва в картинной галерее погибает мать мальчика. Как тут не вспомнить, что сам Карл Фабрициус погиб в возрасте 32 лет в Делфте в результате страшного взрыва порохового склада. Донна Тартт рассказывала, что узнала об этом совпадении от своего редактора только когда закончила книгу.
Полотно становится для мальчика и утешением и проклятьем, а часто — единственной вещью в мире, ради которой он живет. Потеряв мать, он подобно птичке на картине, оказывается скован цепью обстоятельств. В каком-то смысле — Тео и есть маленькая беспомощная птичка, которая не может соскочить с «жердочки» и улететь. Сначала его главной задачей становится спрятать картину, позже приходит навязчивый страх потерять ее, и наконец, цепь событий приводит его к необходимости вернуть её, чтобы сохранить свою жизнь. Тартт рассказывает нам историю взросления мальчика, который хочет обратно в детство к маме. Мальчика, держащегося как за соломинку за маленькую птичку на обгорелой картине. И эта скромная птичка помогает потерянному испуганному ребенку прожить его тяжелую, неприкаянную, полную саморазрушения жизнь и, все-таки, возродиться как Фениксу.
К счастью для нас, картину Карла Фабрициуса «Щегол» никогда не похищали, и она благополучно хранится в галерее Маурицхейс в Гааге. Дом Фабрициуса, так же как дома многих его заказчиков были разрушены в 1654 году, когда из-за случайной искры взорвался пороховой склад. Поэтому до нас дошло очень мало его работ. Одна из них «Гера, скрывающаяся у Океана и Тефии» находится в Москве в ГМИИ им. А.С. Пушкина.
А вы читали книги Донны Тартт?
Подписывайтесь на наш канал и помните: искусство становится вашим, когда вы смотрите на него!
Источник
Что связывает «Щегла» Донны Тартт и Пушкинский музей?
Если бы не роман Донны Тартт «Щегол», мой взгляд вряд ли бы надолго задержался у картины «Гера, скрывающаяся у океана и Тефии».
Каково же было мое удивление, когда я узнал, прогуливаясь по «Пушкинскому музею» (ГМИИ) в Москве, чей кисти предположительно принадлежит авторство этой работы. Ее, предположительно написал Карел Фабрициус (1622-1654), считающийся одним из самых талантливых учеников Рембрандта!
Стоит признаться, что о голландском художнике я узнал только после прочтения одного из самых интересных романов последнего времени «Щегол» Донны Тартт . А сейчас в Москве все желающие могут посмотреть одну из работ Фабрициуса, которая до недавнего времени считалась произведением ученика Рембрандта Говерта Флинка (1615-1660). Однако после открытия двух новых работ Фабрициуса было высказано мнение о сходстве ряда мотивов в этих картинах и полотне, находящемся в Государственном музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, и близости некоторых живописных приемов. Эта гипотеза кажется убедительной специалистам.
Такая возможность есть у жителей немногих городов мира. И это приятно. Всего известно о 17 полотнах, чье авторство приписывается голландскому мастеру.
Сейчас, когда волна ажиотажа по поводу «Щегла» прошла, я могу спокойно рассказать и порекомендовать это произведение. Такие книги появляются не так часто, как хотелось бы, поэтому становятся серьезными событиями в культурном ландшафте. О «Щегле» я узнал, как только огласили итоги Пулитцеровской премии 2014 за художественное произведение. Когда роман Тартт издали в России, я моментально купил книгу себе и в качестве подарков своим близким.
«Щегол» полностью оправдал все ожидания. Книга написана в таком темпе, который не отпускает читателя до самых последних страниц. Сюжет книги сконцентрирован вокруг одноименной картины Карела Фабрициуса, которая оказала влияние на жизнь главного героя и тех людей, кто его окружал. Это роман о дружбе, о призвании в жизни, о риске и приключениях. Это довольно серьезное погружение в мир человека, который в подростковом возрасте теряет родных и находит успокоение благодаря наркотическим препаратам, интересному делу и друзьям. Роман подкупает переплетением историй о различиях образа жизни в Нью-Йорке и Лас-Вегасе. Тартт описывает яркими красками типажи русских в своей книге. Как обычно, это у иностранных писателей получается несколько ярче, чем есть на самом деле, но в целом передает суть довольно образно.
Когда закрываешь последнюю страницу книги, остается приятное ощущение и возникает непреодолимое желание слетать в Нью-Йорк, а вернувшись, уткнуться в художественные альбомы и заняться реставрированием антикварной мебели, настолько вкусно и интересно Тартт удалось описать этот процесс.
Рекомендую также прочитать увлекательную историю о том, как книга появилась в России — http://vozduh.afisha.ru/books/kak-izdat-roman-laureata-pulicerovskoy-premii/
UPD: А где находится сама картина со щеглом Карела Фабрициуса? Она находится в Голландии в Гааге в галерее Маурицхёйст .
Если Вам понравилось, не стесняйтесь подписываться на мой канал и ставить лайки. Говорят, что это помогает увидеть запись другим читателям.
Рекомендую обратить внимание на другие интересные записи канала Books&Reviews :
Источник
Трещина в картине
«Щегол» Донны Тартт, изданный Corpus’ом, пожалуй, самый обсуждаемый роман об искусстве конца года. Почему в качестве эмблемы книги Тартт выбрала картину малоизвестного Фабрициуса, а не Рембрандта или, скажем, Вермеера?
По первому взгляду, «Щегол» — идеальный роман о роли искусства в жизни человека. Не случайно эпиграфом к одной из решающих частей книги Донна Тартт ставит слова Ницше: «Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины…»
Именно искусство сначала едва не убивает Тео Декера, 13-летнего ньюйоркца, пережившего теракт в Метрополитен-музее, а затем спасает его, много лет спустя вытащив «из пучины страстей», депрессии и хронической наркомании.
Эта могучая книга начинается со взрыва на выставке голландской живописи, куда Тео и его несчастная мама (одинокая разведенка, повести Барбары Пим на прикроватной тумбочке) заглядывают, чтобы спастись от дождя. Мама гибнет, а у Тео (за круглые очки друг Борис зовет его Гарри Поттером) в руках оказывается картина художника Карела Фабрициуса (ученик Рембрандта и учитель Вермеера) с изображением птицы, сидящей на цепи.
Основоположник делфтской школы живописи, Фабрициус погиб вместе со своей мастерской при взрыве порохового склада. Большинство холстов также погибло — сейчас в мире насчитывается 17 его картин (почти в два раза меньше, чем подлинных Вермееров). Одна, правда не самая лучшая, его работа есть в ГМИИ им. Пушкина («Гера, скрывающаяся у Океана и Тефии»), тогда как «Щегол» из гаагского Маурицхейса — самая известная. Особенно теперь, после того как стала едва ли не главным персонажем тиражного романа.
Очнувшись от волнового удара, Поттер видит рядом с собой Велти, раненого, истекающего кровью старика, протягивающего ему кольцо и картину Фабрициуса, только что висевшую на стене рядом с «Уроком анатомии» Рембрандта и несколькими портретами кисти Франса Халса. Мальчик выносит крошечное полотно на улицу, еще ничего не зная ни о судьбе матери, ни о том, что отныне за ним наперегонки начнут охотиться копы и органы опеки, передавая его из одной семьи в другую, а затем и полубезумные антиквары, желающие заполучить шедевр международного значения.
Позже, случайно прибившись к мастерской реставратора старинной мебели, Тео Декер становится преуспевающим (читай: плутоватым, нечистым на руку) торговцем предметами искусства. «Щегол» Фабрициуса хранится у него сначала в спальне, прикрепленный скотчем к кровати, затем в ячейке анонимного хранилища, пока однажды изрядно постаревший Поттер не узнает, что картину ему подменили и нужно таки вернуть оригинал человечеству. Во искупление грехов, причем не только и не столько собственных.
Все это даже не спойлер, поскольку в книге у Тартт происходит много всевозможных событий, способных заполнить не один сезон плотного телесериала на платном канале. Тем более что сюжетная канва в «Щегле» — не самое важное. Гораздо существеннее — ну, скажем, рассуждения об искусстве и «за жизнь», а также намеренно растянутый, как бы несовременный хронотоп массивного 800-страничного повествования, требующего полного погружения.
Впрочем, фабула, в которой все срифмовано и постоянно перекликается, делает это погружение максимально комфортным: оторваться невозможно, несмотря на разные сюжетные шероховатости. Которые, впрочем, принимаешь как данность, кладешь себе на ум, чтобы это не мешало читать увлекательную книгу дальше.
К примеру, откуда у Велти, раненого деда из музея, оказался в руках «Щегол» Фабрициуса? Если его смертельно ранило взрывом, то когда он успел подобрать картину? А если не подобрал — получается, украл со стены, невзирая на видеокамеры? Велти сам, что ли, устроил этот взрыв, в котором погиб и навсегда покалечил любимую внучку? Рассчитал все, как в «Афере Томаса Крауна», да, оказывается, не совсем все, вот и попался? Тартт не дает ответа, тем более что это и неважно: табуретка романа стоит на собственных ногах, внутри книги плещется, кипит и пенится самодостаточный мир, в реальность которого приходится верить для того, чтобы узнать, чем «сердце успокоится». Значит, все срослось и склеилось максимально верно.
Несоответствий в романе много и сначала думаешь, что это Тартт что-то недоработала. Но ближе к финалу отчетливо видишь, что искусство в «Щегле» — это только прикрытие для предельно личного, искреннего авторского высказывания, которое если и можно проговорить, то лишь как бы между делом, впроброс, переупаковав его в формат новой, обезжиренной серьезности, только и доступной нынешнему читателю. Это мысли о собственных страхах и страстях, о неизбежном ожидании смерти и о тяготах ежедневных потерь, ведь у каждого человека есть мама, проблемы взросления, застрявшие где-то внутри, неизбывного одиночества.
Великий Рильке, воспитывая своего пасынка, что, повзрослев, станет великим художником Балтюсом, любил повторять, что в каждой картине должна быть трещина, потому что именно сквозь нее просачивается свет. Фабульные несоответствия «Щегла», в последней главе внезапно оказывающегося автобиографическими записками Тео Шекера (что противоречит оптике некоторых сцен из начала романа), нужны для того, чтобы сквозь неплотно пригнанные сюжетные блоки начал проникать «свет истины», о котором и говорил Ницше.
Читая, я все время думал, почему в качестве эмблемы романа Тартт выбрала картину малоизвестного Фабрициуса, а не более знаменитого Рембрандта или еще более символически нагруженного Вермеера. Или же Леонардо, как поступил Дэн Браун, для того чтобы придать своему музейному блокбастеру поистине международный размах.
Во-первых, потому что «Щегол» — тихий камерный роман о чувствах и страстях. Во-вторых, Донна Тартт писала книгу все же о людях, а не об искусстве. Живопись, художники, музеи и антиквариат здесь не самоцель, но возможность говорить о существенном. Выбирая на роль первого плана какого-нибудь эмблематического харизматичного живописца, она автоматически перекашивала бы композицию романа в сторону искусствоведческой схоластики. Вот почему ей и понадобился «незаюзанный» масскультом Фабрициус. Так порой кинорежиссеры берут на главную роль никому неизвестного человека со свежим лицом.
И самое важное, в-третьих, все рассуждения о неброском шедевре Фабрициуса, помогающем жить, утешающем и поддерживающем в моменты невзгод, — это не что иное, как метарефлексия Донны Тартт, автора трех романов о собственном творчестве и месте в культуре — негромком, вполголоса, но качественном и предельно возвышенном, благородном. Ну да, как раз между современными Рембрандтами и не менее современными Вермеерами.
Источник