М. Бернес — Шаланды, полные кефали
Шаланды, полные кефали,
В Одессу Костя приводил,
И все биндюжники вставали,
Когда в пивную он входил.
Синеет море над бульваром,
Каштан над городом цветет,
Наш Константин берет гитару
И тихим голосом поет:
«Я вам не скажу за всю Одессу –
Вся Одесса очень велика .
Но и Молдаванка, и Пересыпь
Обожают Костю моряка.
Рыбачка Соня как-то в мае,
Причалив к берегу баркас,
Сказала Косте: «Все вас знают,
А я так вижу в первый раз»
В ответ, достав «Казбека» пачку,
Сказал ее Костя с холодком:
«Вы интересная чудачка,
Но дело, видите ли, в том»:
Фонтан черемухой покрылся,
Бульвар Французский весь в цвету.
«Наш Костя, кажется, влюбился» –
Кричали грузчики в порту.
Об этой новости неделю
В порту кричали рыбаки
На свадьбу грузчики надели
Со страшным скрипом башмаки.
««« Пародия – Песня о любви к чистоте »»»
Шаланды, полные фекалий,
С Одессы Костя увозил.
И нос все быстро затыкали,
Когда в пивную он входил.
Ему приказчик раз заметил:
«Помойся и приди потом!»,
Но Константин ему ответил,
Что дело, видите ли, в том:
Косте платит деньги вся Одесса,
Чтоб не задохнуться, и тогда
В них купаться можно с интересом,
Деньги ведь не пахнут никогда!
Сказала Соня как-то в мае,
От вони щуря правый глаз:
«Ассенизатор, я Вас знаю –
Ну и профессия у Вас!»
Достав купюр зеленых пачку
Ответил Костя с холодком:
– Вы тоже гадите, чудачка!
Тут дело, видите ли, в том:
Косте платит деньги вся Одесса,
Чтоб не задохнуться, и тогда
В них купаться можно с интересом,
Деньги ведь не пахнут никогда!
Сыграли свадьбу Соня с Костей,
Все было просто высший класс,
Но каждый, кто пришел к ним в гости,
Со скрипом влез в противогаз.
Зачем так Соня поспешила?
Ответ любой найдет потом…
Жить в чистоте, конечно, мило,
Но дело, видите ли, в том:
Косте платит деньги вся Одесса,
Чтоб не захлебнуться, и тогда
В них купаться можно с интересом,
Деньги ведь не пахнут никогда!
Источник
Над морями над лісами
Несть числа русским трагедиям века прошлого, чей белый плат надежд был изорван и окровавлен на братоубийственных ветрах. Все ли потери сполна оплаканы, осознаны. Неугасаемо горят поминальные свечи в храме отечественной словесности, бередя душу случившимся на многие годы расколом знаменитой литературы. Образы тех, кто не по своей воле оказался в рассеянии, осияны мученическим светом. Быть вне России, но думать, писать о ней — нет горше доли для русского писателя.
Так и видится бальмонтовское древо, что «в веках называли Россией», захваченное апокалипсическим вихрем. Листья летят по свету — принуждены пасть у Сены, в другом ли месте… Отныне жизнь в чуждом пределе станет называться по-цветаевски — «тоска по Родине».
Вырвутся тягостным выдохом строки — они больше, чем поэзия, они исповедывание уже перед самим Господом. Такие стихи исторгает человеческое естество, и они сродни слезам, крови. Такие стихи и есть — как у Бунина — «боль крестных ран».
Тяготясь чужбиной, не сметь думать о возвращении домой? Как можно! Русскому поэту нельзя без родины. Исключения есть, но это уже другая планида, иная литература. Речь не об этом. Русский поэт живет родиной в стихах.
Пожалуй, точнее остальных в выражении чувства к отдаленной России оказался Игорь Северянин.
Осознание сего упрочает дух, дает силы… И это, когда «В неволе я, в неволе я, в неволе!» и из тех же набоковских уст — обращением к Отчизне: «…Мое ль безумие бормочет, твоя ли музыка растет…». Хрестоматийное Арсения Несмелова «Россия отошла, как пароход…» раздирает душу, как и несбыточное у Дона Аминадо: «Эх, если бы узкоколейка /Шла из Парижа в Елец». А в урочный час беззаветная храбрость по-русски — «Головой за вечную Отчизну лечь» (Кузьмина-Караваева). И объяснением страшных лет России становится двустишие того же Несмелова:
Только в поэзии такого нет. Стихи не разделить на белых, красных или еще каких. Поэзия сама по себе. Содрогаешься над Георгием Ивановым:
А ведь неуслышанная в свое время Муза русской эмиграции и теперь как бы не ко двору. Хотя, хотя, кто знает… Дойди же в глухие времена поэзия изгнания до тех, кто мог читать только известных, определенных стихотворцев, пусть хороших и разных, быть может, было бы иным устройство нашего Отечества. Как не отозваться всем своим существом на сказанное Иваном Алексеевичем Буниным в конце жизни:
Сожалеть лишь о прошлом? А если и ныне творится подобное уже в самой России? Высокий слог не в чести, поэты отставлены, они странно «эмигрировали в себе»… Их голоса кому слышны? Сокрушаться же придется потом. Печально и горько сие.
…Собранные в свод стихотворные строки теснятся перед воспаленными глазами, кровавя донельзя душу плачем по русской земле и одновременно врачуя ее, пока не наступает забытье. И тогда — как сочетание мыслей, чувств — увиден
Источник
Каникулы Любви — история песни
Каникулы любви (Koi-no Bakansu (яп.) — песня японского поп-дуэта The Peanuts (англ. «Арахиски»), вышедшая в 1963 году и получившая международную известность (в том числе в СССР). Авторы песни — Хироси Миягава ( музыка) и Токико Иватани ( текст).
Уже в 1964 году она была издана в СССР Всесоюзной студией грамзаписи «Мелодия» на третьей части сборника «Музыкальный калейдоскоп» (гранд, Д—14651-2)[1] и пользовалась большим успехом.
Вскоре поэт Леонид Дербенёв сочинил для неё русский текст («У моря, у синего моря») и в таком виде она прозвучала в фильме «Нежность» (1966, режиссёр Эльёр Ишмухамедов)[2], после чего песня завоёвала всесоюзную популярность, став одним из «документов эпохи» 1960-х гг и вторым названием «Каникул любви». В том же году она прозвучала в исполнении Нины Пантелеевой под названием «Песня о счастливой любви» (миньон, Д—00015983-4). В советских фильмах «Ошибка резидента» (1968 год) и «Судьба резидента» (1970 год) отрывок из песни «Каникулы любви» использован авторами в качестве радиопозывных зарубежного разведцентра неназванной страны.
Кто из моих современников не помнит эту задорную песенку, исполненную японскими сёстрами Эми и Юми Ито? Она впервые прозвучала у нас на японском и сразу завоевала признание советских любителей зарубежной песни. Так хотелось узнать, что же поют в своей песне симпатичные японочки? Японский — не английский. Знающих этот язык у нас мало. Наконец, поэт Леонид Дербенёв сочинил свой вариант текста этой песни, отдалённо передающий смысл оригинала. Спасибо ему и за это. У нас появилась возможность напевать эту песню по-русски. Называлась она «У моря, у синего моря». Она была популярна и очень долго. Её и сейчас поют.
С этой песней произошёл забавный казус. В СССР приехала японская делегация. Чтобы сделать приятное гостям, чиновники подготовили маленьких детишек, которые спели гостям эту песенку. Японские гости были несколько смущены. Дело в том, что в японском оригинале есть откровенно эротические моменты. Они ведь не знали, что у нас была строжайшая цензура и она бы не позволила появиться песне с таким фривольным содержанием. Они полагали, что детки поют о физической близости на пляже. Это их и смутило.Вот дословный перевод японского текста песни:
Твоего поцелуя достаточно,
Чтобы заставить меня вздыхать.
Сердце девичье
Грезит о сладкой любви.
На сверкающем зОлотом
Горячем песке
Давай ласкаться обнаженными телами,
Словно русалки.
Припев:
Прижимаясь загорелыми щеками,
Мы прошептали обещание.
Это тайна между нами двоими.
Вздох срывается с моих губ.
Ах, к любовной радости
Розовый день,
Когда я впервые увидела тебя.
Каникулы любви.
А вот, знаменитый текст Дербенёва к этой песне:
Музыка Хироси Миягава (Япония)
Русский текст Л. Дербенева
1. У моря, у синего моря
Со мною ты, рядом со мною.
И солнце светит, и для нас с тобой
Целый день поет прибой.
Прозрачное небо над нами,
И чайки кричат над волнами,
Кричат, что рядом будем мы всегда,
Словно небо и вода.
2. Смотрю на залив —
И ничуть не жаль,
Что вновь корабли
Уплывают вдаль.
Плывут корабли,
Но в любой дали
Не найти им счастливей любви.
А над морем, над ласковым морем
Мчатся чайки дорогой прямою.
И сладким кажется на берегу
Поцелуй соленых губ.
3.* А звезды взойдут,
И уснет прибой.
Дельфины плывут
Мимо нас с тобой.
Дельфины, дельфины,
Другим морям
Расскажите, что счастлива я!
Ты со мною, ты рядом со мною,
И любовь бесконечна, как море,
И солнце светит, и для нас с тобой
Целый день поет прибой,
Поет прибой!
А эти строчки дербенёвского текста нам казались очень смелыми и эротическими:
«И сладким кажется на берегу
Поцелуй соленых губ.»
И мы их распевали с особым удовольствием!
Прошло немало лет. Многое теперь доступно современным россиянам. А о чём же пели, действительно, в первом японском шлягере так и осталось не известным. Я счёл такое положение не справедливым. И сочинил свой текст к знаменитой и любимой японской песенке, опираясь на дословный перевод с японского и своё творческое воображение.
Как знать, может с моим текстом этот старый шлягер обретёт вторую молодость на постсоветском пространстве. Ведь его любили очень многие. А теперь появится возможность услышать и спеть откровенную песню о земной любви. С уважением, Любомир.
на фото из интернета сестрички Эми и Юми Ито.
смелый видеоролик к дербенёвскому варианту: http://video.mail.ru/mail/orelnapiramide/796/8052.html
музыка Хироси Миягава
стихи Любомир Светлый
Мы нежно друг друга балуем,
Ласкаем и сладко целуем.
Резвимся словно дети мы везде,
И на суше и в воде!
В обнимку по берегу моря,
Бредём и поём, с ветром споря.
Как пёс, солёным языком прибой
Лижет ноги нам с тобой.
И чайки кричат нам отчаянно.
Мы их распугали нечаянно.
Но дела нам нету с тобой до них —
Это море для нас, для двоих!
Идём по безлюдному пляжу.
На мягкий песочек приляжем.
Покроет ветер нашу наготу.
Ты подаришь мне мечту!
И волн укоряющий ропот
Заглушит признания шёпот.
И как сливается волна с волной,
Мы сливаемся с тобой.
Горячие чувства кипят в крови.
Так сладко искусство твоей Любви!
Каникул Любви будет много дней.
Сколько дней, столько сладких ночей!
Нас волны морские качают,
А солнце лучами венчает.
И пусть в Каникулы Любви одни
Превратятся (все) наши дни!
28.01.12 г. Таганрог
сёстры Эми и Юми Ито — Каникулы любви:
фото из интернета
© Copyright: Любомир Светлый, 2012
Свидетельство о публикации №112040510221
Источник
Крымские стихи А.С.Пушкина
Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюся я,
Воспоминаньем упоенный.
И чувствую: в очах родились слезы вновь;
Душа кипит и замирает;
Мечта знакомая вокруг меня летает;
Я вспомнил прежних лет безумную любовь,
И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило.
Желаний и надежд томительный обман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Лети, корабль, неси меня к пределам дальным
По грозной прихоти обманчивых морей,
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей,
Страны, где пламенем страстей
Впервые чувства разгорались,
Где музы нежные мне тайно улыбались,
Где рано в бурях отцвела
Моя потерянная младость,
Где легкокрылая мне изменила радость
И сердце хладное страданью предала.
Искатель новых впечатлений,
Я вас бежал, отечески края;
Я вас бежал, питомцы наслаждений,
Минутной младости минутные друзья;
И вы, наперсницы порочных заблуждений,
Которым без любви я жертвовал собой,
Покоем, славою, свободой и душой,
И вы забыты мной, изменницы младые,
Подруги тайные моей весны златыя,
И вы забыты мной. Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Среди зеленых волн, лобзающих Тавриду,
На утренней заре я видел нереиду.
Сокрытый меж дерев, едва я смел дохнуть:
Над ясной влагою полубогиня грудь
Младую, белую, как лебедь, воздымала
И пену из власов струею выжимала.
Редеет облаков летучая гряда.
Звезда печальная, вечерняя звезда!
Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и черных скал вершины.
Люблю твой слабый свет в небесной вышине;
Он думы разбудил, уснувшие во мне:
Я помню твой восход, знакомое светило,
Над мирною страной, где все для сердца мило,
Где стройны тополи в долинах вознеслись,
Где дремлет нежный мирт и темный кипарис,
И сладостно шумят полуденные волны.
Там некогда в горах, сердечной думы полный,
Над морем я влачил задумчивую лень,
Когда на хижины сходила ночи тень —
И дева юная во мгле тебя искала
И именем своим подругам называла.
Кто видел край, где роскошью природы
Оживлены дубравы и луга,
Где весело шумят и блещут воды
И мирные ласкают берега,
Где на холмы под лавровые своды
Не смеют лечь угрюмые снега?
Скажите мне; кто видел край прелестный,
Где я любил, изгнанник неизвестный?
Златой предел! любимый край Эльвины,
К тебе летят желания мои!
Я помню скал прибрежные стремнины,
Я помню вод веселые струи,
И тень, и шум — и красные долины,
Где в тишине простых татар семьи
Среди забот и с дружбою взаимной
Под кровлею живут гостеприимной.
Все живо там, все там очей отрада,
Сады татар, селенья, города;
Отражена волнами скал громада,
В морской дали теряются суда,
Янтарь висит на лозах винограда;
В лугах шумят бродящие стада.
И зрит пловец — могила Митридата
Озарена сиянием заката.
И там, где мирт шумит над падшей урной,
Увижу ль вновь сквозь темные леса
И своды скал, и моря блеск лазурный,
И ясные, как радость, небеса?
Утихнет ли волненье жизни бурной?
Минувших лет воскреснет ли краса?
Приду ли вновь под сладостные тени
Душой уснуть на лоне мирной лени?
Ты, сердцу непонятный мрак,
Приют отчаянья слепого,
Ничтожество! пустой призрак,
Не жажду твоего покрова;
Мечтанья жизни разлюбя,
Счастливых дней не знав от века,
Я все не верую в тебя,
Ты чуждо мысли человека!
Тебя страшится гордый ум!
Так путник, с вышины внимая
Ручьев альпийских вечный шум
И взоры в бездну погружая,
Невольным ужасом томим,
Дрожит, колеблется: пред ним
Предметы движутся, темнеют,
В нем чувства хладные немеют,
Кругом оплота ищет он,
Все мчится, меркнет, исчезает.
И хладный обморока сон
На край горы его бросает.
Конечно, дух бессмертен мой,
Но, улетев в миры иные,
Ужели с ризой гробовой
Все чувства брошу я земные
И чужд мне будет мир земной?
Ужели там, где все блистает
Нетленной славой и красой,
Где чистый пламень пожирает
Несовершенство бытия,
Не сохранят душа моя,
Не буду ведать сожалений,
Тоску любви забуду я.
Любви! Но что же за могилой
Переживет еще меня?
Во мне бессмертна память милой,
Что без нее душа моя?
Зачем не верить вам, поэты?
Да, тени тайною толпой
От берегов печальной Леты
Слетаются на брег земной.
Они уныло посещают
Места, где жизнь была милей,
И в сновиденьях утешают
Сердца покинутых друзей.
Они, бессмертие вкушая,
В Элизий поджидают их,
Как в праздник ждет семья родная
Замедливших гостей своих.
Мечты поэзии прелестной,
Благословенные мечты!
Люблю ваш сумрак неизвестный
И ваши тайные цветы.
Так, если удаляться можно
Оттоль, где вечный свет горит,
Где счастье вечно, непреложно,
Мой дух к Юрзуфу прилетит.
Счастливый край, где блещут воды,
Лаская пышные брега,
И светлой роскошью природы
Озарены холмы, луга,
Где скал нахмуренные своды
……………………………….
Ты вновь со мною, наслажденье;
В душе утихло мрачных дум
Однообразное волненье!
Воскресли чувства, ясен ум.
Какой-то негой неизвестной,
Какой-то грустью полон я;
Одушевленные поля,
Холмы Тавриды, край прелестный,
Я снова посещаю вас,
Пью жадно воздух сладострастья,
Как будто слышу близкий глас
Давно затерянного счастья.
За нею по наклону гор
Я шел дорогой неизвестной,
И примечал мой робкий взор
Следы ноги ее прелестной.
Зачем не смел ее следов
Коснуться жаркими устами.
Нет, никогда средь бурных дней
Мятежной юности моей
Я не желал с таким волненьем
Лобзать уста младых Цирцей
И перси, полные томленьем.
Один, один остался я.
Пиры, любовницы, друзья
Исчезли с легкими мечтами,
Померкла молодость моя
С ее неверными дарами.
Так свечи, в долгу ночь горев
Для резвых юношей и дев,
В конце безумных пирований
Бледнеют пред лучами дня.
Из поэмы «БАХЧИСАРАЙСКИЙ ФОНТАН»
Настала ночь; покрылись тенью
Тавриды сладостной поля;
Вдали под тихой лавров сенью
Я слышу пенье соловья;
За хором звезд луна восходит;
Она с безоблачных небес
На долы, на холмы, на лес
Сиянье томное наводит.
Покрыты белой пеленой,
Как тени легкие мелькая.
По улицам Бахчисарая,
Из дома в дом, одна к другой.
Простых татар спешат супруги
Делить вечерние досуги.
Дворец утих; уснул гарем,
Объятый негой безмятежной;
Не прерывается ничем
Спокойство ночи. Страж надежный,
Дозором обошел эвнух.
Теперь он спит; но страх прилежный
Тревожит в нем и спящий дух.
Измен всечасных ожиданье
Покоя не дает уму.
То чей-то шорох, то шептанье,
То крики чудятся ему;
Обманутый неверным слухом,
Он пробуждается, дрожит,
Напуганным приникнув ухом.
Но все кругом его молчит;
Одни фонтаны сладкозвучны
Из мраморной темницы бьют,
И, с милой розой неразлучны,
Во мраке соловьи поют;
Эвнух еще им долго внемлет,
И снова сон его объемлет.
Как милы темные красы
Ночей роскошного Востока!
Как сладко льются их часы
Для обожателей Пророка!
Какая нега в их домах,
В очаровательных садах,
В тиши гаремов безопасных,
Где под влиянием луны
Все полно тайн и тишины
И вдохновений сладострастных!
Покинув север наконец,
Пиры надолго забывая,
Я посетил Бахчисарая
В забвенье дремлющий дворец.
Среди безмолвных переходов
Бродил я там, где, бич народов,
Татарин буйный пировал
И после ужасов набега
В роскошной лени утопал.
Еще поныне дышит нега
В пустых покоях и садах;
Играют воды, рдеют розы,
И вьются виноградны лозы,
И злато блещет на стенах.
Я видел ветхие решетки,
За коими, в своей весне,
Янтарны разбирая четки,
Вздыхали жены в тишине.
Я видел ханское кладбище,
Владык последнее жилище.
Сии надгробные столбы,
Венчанны мраморной чалмою,
Казалось мне, завет судьбы
Гласили внятною молвою.
Где скрылись ханы? Где гарем?
Кругом все тихо, все уныло,
Все изменилось. но не тем
В то время сердце полно было:
Дыханье роз, фонтанов шум
Влекли к невольному забвенью,
Невольно предавался ум
Неизъяснимому волненью,
И по дворцу летучей тенью
Мелькала дева, предо мной.
Поклонник муз, поклонник мира,
Забыв и славу и любовь,
О, скоро вас увижу вновь,
Брега веселые Салгира!
Приду на склон приморских гор,
Воспоминаний тайных полный, —
И вновь таврические волны
Обрадуют мой жадный взор.
Волшебный край, очей отрада!
Все живо там: холмы, леса,
Янтарь и яхонт винограда,
Долин приютная краса,
И струй и тополей прохлада —
Все чувство путника манит,
Когда, в час утра безмятежный,
В горах, дорогою прибрежной,
Привычный конь его бежит,
И зеленеющая влага
Пред ним и блещет, и шумит
Вокруг утесов Аю-дага.
Фонтан любви, фонтан живой!
Принес я в дар тебе две розы.
Люблю немолчный говор твой
И поэтические слезы.
Твоя серебряная пыль
Меня кропит росою хладной:
Ах, лейся, левея, ключ отрадный!
Журчи, журчи свою мне быль.
Фонтан любви, фонтан печальный!
И я твой мрамор вопрошал:
Хвалу стране прочел я дальной;
Но о Марии ты молчал.
Светило бледное гарема!
И здесь ужель забвенно ты?
Или Мария и Зарема
Одни счастливые мечты?
Иль только сон воображенья
В пустынном мгле нарисовал
Свои минутные виденья,
Души неясный идеал?
ЧААДАЕВУ С МОРСКОГО БЕРЕГА ТАВРИДЫ
К чему холодные сомненья?
Я верю: здесь был грозный храм,
Где крови жаждущим богам
Дымились жертвоприношенья;
Здесь успокоена была
Вражда свирепой Эвмениды:
Здесь провозвестница Тавриды
На брата руку занесла;
На сих развалинах свершилось
Святое дружбы торжество,
И душ великих божество
Своим сознаньем возгордилось.
Чедаев, помнишь ли былое?
Давно ль с восторгом молодым
Я мыслил имя роковое
Предать развалинам иным?
Но в сердце, бурями смиренном,
Теперь и лень и тишина,
И, в умиленье вдохновенном,
На камне, дружбой освященном,
Пишу я наши имена.
ОТРЫВКИ ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ ОНЕГИНА
Онегин посещает потом Тавриду:
Воображенью край священный:
С Атридом спорил там Пилад,
Там закололся Митридат,
Там пел Мицкевич вдохновенный
И посреди прибрежных скал
Свою Литву воспоминал.
Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я;
Вы мне предстали в блеске брачном:
На небе синем и прозрачном
Сияли груды ваших гор,
Долин, деревьев, сел узор
Разостлан был передо мною.
А там, меж хижинок татар.
Какой во мне проснулся жар!
Какой волшебною тоскою
Стеснялась пламенная грудь!
Но, муза! прошлое забудь.
Какие б чувства ни таились
Тоща во мне — теперь их нет:
Они прошли иль изменились.
Мир вам, тревоги прошлых лет!
В ту пору мне казались нужны
Пустыни, волн края жемчужны,
И моря шум, и груды скал,
И гордой девы идеал,
И безыменные страданья.
Другие дни, другие сны;
Смирились вы, моей весны
Высокопарные мечтанья,
И в поэтический бокал
Воды я много подмешал.
Таков ли был я, расцветая?
Скажи, фонтан Бахчисарая!
Такие ль мысли мне на ум
Навел твой бесконечный шум,
Когда безмолвно пред тобою
Зарему я воображал.
Средь пышных, опустелых зал,
Спустя три года, вслед за мною,
Скитаясь в той же стороне,
Онегин вспомнил обо мне.
Источник