Старик у моря
Сидел старик, отчаявшись, у моря,
Сидел, на камень трость он положив.
Во взгляде пустота и много горя,
Лишь вдаль смотрел он долго, жизнь прожив.
Он одиноко слушал шум прибоя
То одиноко у воды бродил,
Винил себя с тоскою и от горя, —
Что вышло так — всех близких пережил.
Он вдаль глядел, не находил покоя
И понимал, что потерял весь смысл.
Мечтал, чтоб вновь поднялся шторм от моря,
Который вместе б с горем его смыл.
И вот однажды, сильный шторм поднялся.
Волной отбросило вдаль старика.
Он бессознанья был, но жив остался.
Вот только память потерял,беда.
И вот очнулся, ничего не помнив,
От боли корчился, не мог понять —
Кто он такой, — он встал, в бреду замолвив.
И, испугавшись, вдруг упал опять.
Беспомощно лежал он возле моря,
Подобно брошенному вниз птенцу.
Пытался, с болью, встать, хоть что-то вспомнить,
Но только волны били по лицу.
Он понимал, что ничего не помнит,
Не понимал лишь — жил или не жил.
А боль сильней всё за спиною ломит,
Старик от ужаса и горя взвыл.
И Божие пришло к нему виденье,
Спустился ангел вдруг к нему с небес!
Он дал всё вспомнить и принёс ученье,
Открыл глаза ему, открыл завес:
«Вот посмотри, старик, тебе как плохо,
Теперь же глянь на близких ты своих —
Им жизни нет там, молят только Бога,
Чтоб продолжал ты дальше жить, без них.
Ведь в жизни нам дано прожить всем столько,
Насколько отведён нам этот век.
Не делай же ушедшим людям больно,
Живи же ради них ты, человек!»
Опомнился старик, забыв про дурость.
Он встал, расправил плечи и пошёл.
Задумался мужик и понял мудрость, —
Что жизнь — бесценна, как бы ты ни шёл!
Он стал хранить в себе всё дорогое,
Извлёк из жизни главный свой урок:
Он понял, что отбросив всё плохое,
Лишь можно жить, не потеряя толк.
И каждый день он поднимался к морю,
И каждый раз он словно сторожил
Воспоминания под шум прибоя
И радовался им, что не забыл.
Источник
Старик у моря
Небо,солнце,гладь рябит морская,
Крики чаек шумных над водой,
Волны плещут,пену собирая,
На берегу сейчас царит покой.
У самой кромки моря, безмятежно,
Как будто отдыхая от забот,
Сидит Старик,обняв колени нежно,
Уставший от печали и невзгод.
Сидит и смотрит вдаль,прищурив глазом,
Как будто что-то хочет увидать,
Но море чисто,словно грань алмаза,
Лишь чайки не перестают гурьбой летать.
Сидит старик и вспоминает годы,
Что пережиты были,как один.
То счастье вспомнит,то невзгоды,
Не перечесть в копне его волос седин.
Вдруг, улыбнулся краем глаза,
Улыбка чуть коснулась края губ,
Сверкнул огонь во взгляде у проказы –
Он вспомнил детство,и как выпал первый зуб.
Как защищал сестренку от соседа,
Хоть мал был ростом,бился до крови,
Как на рыбалке пропадали до обеда,
Как испугали его первый раз угри.
Потом уж отрок,помощь в сенокосе,
Отец – крепыш,три брата,он младшОй
И мамка добрая обед в поля приносит,
Как первый раз поранился косой.
Улыбка стала шире,взгляд добрее
Была любовь и есть еще теперь
Сердечко билось чаще,веселее,
Когда он открывал Ее избушки дверь.
Когда ходили с Ней до самого рассвета
Вдоль берега под полною луной,
Когда обнявшись на закате лета
Решили – станут мужем и женой.
Как появился сын, потом дочурка,
Как заселились вместе в новый дом,
Как добро и тепло трещит печурка,
Когда осенний дождь рыдает за окном.
Но вот старик осунулся,сгорбИлся
И губы сжались,весь посуровЕл
Вдруг стало видно,что давно не брился
И даже взгляд как будто посерел.
Тогда пришла война,безжалостна и хлестка,
Запахло смертью, горем и тоской.
Пришла и к ним домой тогда повестка
С отцом и братьями ушли на фронт семьей.
Мать осенью не ждАла похоронку,
А почтальона все боялись,как огня.
Весной вторая, словно,как вдогонку,
Письмо от матери:«Один ты у меня…»
Отец считался без вести пропавшим,
Пока в лесу искали грузовик.
Обоз попал в обстрел,как жалко было наших…
«Никто не выжил!» — и солдат сошел на крик.
Мать пожила еще совсем не долго
Не выдержало сердце злых вестей.
Она не видела Войны той злой осколков
И не услышала хороших новостей.
Сестренка,за которую он бился в детстве
Была эвакуирована в тыл,
Но вдруг чума с холерой по соседству,
Старик сестренку тоже не забыл…
Вдруг почернел старик и море взволновалось,
Поднялись волны,ветер стал сильней.
Поплакать бы, но слез уж не осталось,
Всегда он с болью вспоминал о Ней.
Он мчал домой, хотел обнять детей и милку.
Он нес гостинцы детям и жене платок,
А на пригорке, где был дом,осталась лишь калитка
И крик звериный он уже сдержать не смог…
Его семья не выжила в бомбежку –
Прямой наводкой в дом попал фугас.
Рассказ соседей… Свет меркнет понемножку…
Он это чувство носит и сейчас…
Зачем живой? За что такая сцена?
За что и почему душа болит?
Ранение,санчасти и гангрена
Один. Один безрукий инвалид…
Война прошла,и притупилось горе
Зажили раны этих страшных лет,
Но каждый раз,придя на берег моря,
Он вспоминает данный Ей обет.
Как трудно одному… Как плохо и постыло,
А в прочем это все слова и вздор,
Ведь государство вОина не забыло –
Медальку дАло,может,починИт забор…
И пригласило старика на вечер,
Который посвящен героям славных дней.
На пять минут организует встречу,
Отдаст пакет с едой и ведомость при ней:
«Ты распишись,старик,да ты не бойся!
Все рОвно,по отчетам мы с тобой.
Раз в год медальку принесем,не беспокойся,
Ты под защитой Государства,наш родной!»
Старик вдруг Ожил,суетливо заметался:
«Уж засиделся я,пора идти домой,
Котенок ждет, поди проголодался,
Темнеет уж, пора и на покой!»
Встал, и пошаркал мелким шагом
А волны,попрощавшись шумно в след,
Шепнули:«Приходи на берег завтра,
С тобой ведь мы уж вместе столько лет!
Еще не раз придешь ты скорбным шагом,
Вот так сидеть и думать не спеша,
И мы хотим,чтоб ты всегда был рядом,
Как широка,Старик,твоя душа!
Всю жизнь боролся ты с судьбой ужасной,
Ты вынес все с печалью и мольбой,
Ты сможешь все,душа твоя прекрасна,
Живи еще сто лет! Живи,Герой!»
Источник
Сказка о рыбаке и рыбке
Жил старик со своею старухой
У самого синего моря;
Они жили в ветхой землянке
Ровно тридцать лет и три года.
Старик ловил неводом рыбу,
Старуха пряла свою пряжу.
Раз он в море закинул невод, —
Пришел невод с одною тиной.
Он в другой раз закинул невод,
Пришел невод с травой морскою.
В третий раз закинул он невод, —
Пришел невод с одною рыбкой,
С непростою рыбкой, — золотою.
Как взмолится золотая рыбка!
Голосом молвит человечьим:
«Отпусти ты, старче, меня в море,
Дорогой за себя дам откуп:
Откуплюсь чем только пожелаешь.»
Удивился старик, испугался:
Он рыбачил тридцать лет и три года
И не слыхивал, чтоб рыба говорила.
Отпустил он рыбку золотую
И сказал ей ласковое слово:
«Бог с тобою, золотая рыбка!
Твоего мне откупа не надо;
Ступай себе в синее море,
Гуляй там себе на просторе».
Воротился старик ко старухе,
Рассказал ей великое чудо.
«Я сегодня поймал было рыбку,
Золотую рыбку, не простую;
По-нашему говорила рыбка,
Домой в море синее просилась,
Дорогою ценою откупалась:
Откупалась чем только пожелаю.
Не посмел я взять с нее выкуп;
Так пустил ее в синее море».
Старика старуха забранила:
«Дурачина ты, простофиля!
Не умел ты взять выкупа с рыбки!
Хоть бы взял ты с нее корыто,
Наше-то совсем раскололось».
Вот пошел он к синему морю;
Видит, — море слегка разыгралось.
Стал он кликать золотую рыбку,
Приплыла к нему рыбка и спросила:
«Чего тебе надобно, старче?»
Ей с поклоном старик отвечает:
«Смилуйся, государыня рыбка,
Разбранила меня моя старуха,
Не дает старику мне покою:
Надобно ей новое корыто;
Наше-то совсем раскололось».
Отвечает золотая рыбка:
«Не печалься, ступай себе с богом,
Будет вам новое корыто».
Воротился старик ко старухе,
У старухи новое корыто.
Еще пуще старуха бранится:
«Дурачина ты, простофиля!
Выпросил, дурачина, корыто!
В корыте много ль корысти?
Воротись, дурачина, ты к рыбке;
Поклонись ей, выпроси уж избу».
Вот пошел он к синему морю,
Будет вам новое корыто».
Воротился старик ко старухе,
Стал он кликать золотую рыбку,
Приплыла к нему рыбка, спросила:
«Чего тебе надобно, старче?»
Ей старик с поклоном отвечает:
«Смилуйся, государыня рыбка!
Еще пуще старуха бранится,
Не дает старику мне покою:
Избу просит сварливая баба».
Отвечает золотая рыбка:
«Не печалься, ступай себе с богом,
Так и быть: изба вам уж будет».
Пошел он ко своей землянке,
А землянки нет уж и следа;
Перед ним изба со светелкой,
С кирпичною, беленою трубою,
С дубовыми, тесовыми вороты.
Старуха сидит под окошком,
На чем свет стоит мужа ругает.
«Дурачина ты, прямой простофиля!
Выпросил, простофиля, избу!
Воротись, поклонися рыбке:
Не хочу быть черной крестьянкой,
Хочу быть столбовою дворянкой».
Пошел старик к синему морю;
(Не спокойно синее море.)
Стал он кликать золотую рыбку.
Приплыла к нему рыбка, спросила:
«Чего тебе надобно, старче?»
Ей с поклоном старик отвечает:
«Смилуйся, государыня рыбка!
Пуще прежнего старуха вздурилась,
Не дает старику мне покою:
Уж не хочет быть она крестьянкой,
Хочет быть столбовою дворянкой».
Отвечает золотая рыбка:
«Не печалься, ступай себе с богом».
Воротился старик ко старухе.
Что ж он видит? Высокий терем.
На крыльце стоит его старуха
В дорогой собольей душегрейке,
Парчовая на маковке кичка,
Жемчуги огрузили шею,
На руках золотые перстни,
На ногах красные сапожки.
Перед нею усердные слуги;
Она бьет их, за чупрун таскает.
Говорит старик своей старухе:
«Здравствуй, барыня сударыня дворянка!
Чай, теперь твоя душенька довольна».
На него прикрикнула старуха,
На конюшне служить его послала.
Вот неделя, другая проходит,
Еще пуще старуха вздурилась:
Опять к рыбке старика посылает.
«Воротись, поклонися рыбке:
Не хочу быть столбовою дворянкой,
А хочу быть вольною царицей».
Испугался старик, взмолился:
«Что ты, баба, белены объелась?
Ни ступить, ни молвить не умеешь,
Насмешишь ты целое царство».
Осердилася пуще старуха,
По щеке ударила мужа.
«Как ты смеешь, мужик, спорить со мною,
Со мною, дворянкой столбовою? —
Ступай к морю, говорят тебе честью,
Не пойдешь, поведут поневоле».
Старичок отправился к морю,
(Почернело синее море.)
Стал он кликать золотую рыбку.
Приплыла к нему рыбка, спросила:
«Чего тебе надобно, старче?»
Ей с поклоном старик отвечает:
«Смилуйся, государыня рыбка!
Опять моя старуха бунтует:
Уж не хочет быть она дворянкой,
Хочет быть вольною царицей».
Отвечает золотая рыбка:
«Не печалься, ступай себе с богом!
Добро! будет старуха царицей!»
Старичок к старухе воротился.
Что ж? пред ним царские палаты.
В палатах видит свою старуху,
За столом сидит она царицей,
Служат ей бояре да дворяне,
Наливают ей заморские вины;
Заедает она пряником печатным;
Вкруг ее стоит грозная стража,
На плечах топорики держат.
Как увидел старик, — испугался!
В ноги он старухе поклонился,
Молвил: «Здравствуй, грозная царица!
Ну, теперь твоя душенька довольна».
На него старуха не взглянула,
Лишь с очей прогнать его велела.
Подбежали бояре и дворяне,
Старика взашеи затолкали.
А в дверях-то стража подбежала,
Топорами чуть не изрубила.
А народ-то над ним насмеялся:
«Поделом тебе, старый невежа!
Впредь тебе, невежа, наука:
Не садися не в свои сани!»
Вот неделя, другая проходит,
Еще пуще старуха вздурилась:
Царедворцев за мужем посылает,
Отыскали старика, привели к ней.
Говорит старику старуха:
«Воротись, поклонися рыбке.
Не хочу быть вольною царицей,
Хочу быть владычицей морскою,
Чтобы жить мне в Окияне-море,
Чтоб служила мне рыбка золотая
И была б у меня на посылках».
Старик не осмелился перечить,
Не дерзнул поперек слова молвить.
Вот идет он к синему морю,
Видит, на море черная буря:
Так и вздулись сердитые волны,
Так и ходят, так воем и воют.
Стал он кликать золотую рыбку.
Приплыла к нему рыбка, спросила:
«Чего тебе надобно, старче?»
Ей старик с поклоном отвечает:
«Смилуйся, государыня рыбка!
Что мне делать с проклятою бабой?
Уж не хочет быть она царицей,
Хочет быть владычицей морскою;
Чтобы жить ей в Окияне-море,
Чтобы ты сама ей служила
И была бы у ней на посылках».
Ничего не сказала рыбка,
Лишь хвостом по воде плеснула
И ушла в глубокое море.
Долго у моря ждал он ответа,
Не дождался, к старухе воротился —
Глядь: опять перед ним землянка;
На пороге сидит его старуха,
А пред нею разбитое корыто.
Источник
Одинокий старик у моря
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 273 326
- КНИГИ 641 739
- СЕРИИ 24 438
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 603 307
Эрнест Миллер Хемингуэй
Старик рыбачил один на своей лодке в Гольфстриме. Вот уже восемьдесят четыре дня он ходил в море и не поймал ни одной рыбы. Первые сорок дней с ним был мальчик. Но день за днем не приносил улова, и родители сказали мальчику, что старик теперь уже явно salao, то есть «самый что ни на есть невезучий», и велели ходить в море на другой лодке, которая действительно привезла три хорошие рыбы в первую же неделю. Мальчику тяжело было смотреть, как старик каждый день возвращается ни с чем, и он выходил на берег, чтобы помочь ему отнести домой снасти или багор, гарпун и обернутый вокруг мачты парус. Парус был весь в заплатах из мешковины и, свернутый, напоминал знамя наголову разбитого полка.
Старик был худ и изможден, затылок его прорезали глубокие морщины, а щеки были покрыты коричневыми пятнами неопасного кожного рака, который вызывают солнечные лучи, отраженные гладью тропического моря.
Пятна спускались по щекам до самой шеи, на руках виднелись глубокие шрамы, прорезанные бечевой, когда он вытаскивал крупную рыбу. Однако свежих шрамов не было. Они были стары, как трещины в давно уже безводной пустыне.
Все у него было старое, кроме глаз, а глаза были цветом похожи на море, веселые глаза человека, который не сдается.
– Сантьяго, – сказал ему мальчик, когда они вдвоем поднимались по дороге от берега, где стояла на причале лодка, – теперь я опять могу пойти с тобой в море. Мы уже заработали немного денег.
Старик научил мальчика рыбачить, и мальчик его любил.
– Нет, – сказал старик, – ты попал на счастливую лодку. Оставайся на ней.
– А помнишь, один раз ты ходил в море целых восемьдесят семь дней и ничего не поймал, а потом мы три недели кряду каждый день привозили по большой рыбе.
– Помню, – сказал старик. – Я знаю, ты ушел от меня не потому, что не верил.
– Меня заставил отец, а я еще мальчик и должен слушаться.
– Знаю, – сказал старик. – Как же иначе.
– Он-то не очень верит.
– Да, – сказал старик. – А вот мы верим. Правда?
– Конечно. Хочешь, я угощу тебя пивом на Террасе? А потом мы отнесем домой снасти.
– Ну что ж, – сказал старик. – Ежели рыбак подносит рыбаку…
Они уселись на Террасе, и многие рыбаки подсмеивались над стариком, но он не был на них в обиде. Рыбакам постарше было грустно на него глядеть, однако они не показывали виду и вели вежливый разговор о течении, и о том, на какую глубину они забрасывали леску, и как держится погода, и что они видели в море. Те, кому в этот день повезло, уже вернулись с лова, выпотрошили своих марлинов и, взвалив их поперек двух досок, взявшись по двое за каждый конец доски, перетащили рыбу на рыбный склад, откуда ее должны были отвезти в рефрижераторе на рынок в Гавану.
Рыбаки, которым попались акулы, сдали их на завод по разделке акул на другой стороне бухты; там туши подвесили на блоках, вынули из них печенку, вырезали плавники, содрали кожу и нарезали мясо тонкими пластинками для засола.
Когда ветер дул с востока, он приносил вонь с акульей фабрики; но сегодня запаха почти не было слышно, потому что ветер переменился на северный, а потом стих, и на Террасе было солнечно и приятно.
– Сантьяго, – сказал мальчик.
– Да? – откликнулся старик. Он смотрел на свой стакан с пивом и вспоминал давно минувшие дни.
– Можно, я наловлю тебе на завтра сардин?
– Не стоит. Поиграй лучше в бейсбол. Я еще сам могу грести, а Роджелио забросит сети.
– Нет, дай лучше мне. Если мне нельзя с тобой рыбачить, я хочу помочь тебе хоть чем-нибудь.
– Да ведь ты угостил меня пивом, – сказал старик. – Ты уже взрослый мужчина.
– Сколько мне было лет, когда ты первый раз взял меня в море?
– Пять, и ты чуть было не погиб, когда я втащил в лодку совсем еще живую рыбу и она чуть не разбила все в щепки, помнишь?
– Помню, как она била хвостом и сломала банку и как ты громко колотил ее дубинкой. Помню, ты швырнул меня на нос, где лежали мокрые снасти, а лодка вся дрожала, и твоя дубинка стучала, словно рубили дерево, и кругом стоял приторный запах крови.
– Ты правда все это помнишь или я тебе потом рассказывал?
– Я помню все с самого первого дня, когда ты взял меня в море.
Старик поглядел на него воспаленными от солнца, доверчивыми и любящими глазами:
– Если бы ты был моим сыном, я бы и сейчас рискнул взять тебя с собой. Но у тебя есть отец и мать и ты попал на счастливую лодку.
– Давай я все-таки схожу за сардинами. И я знаю, где можно достать четырех живцов.
– У меня еще целы сегодняшние. Я положил их в ящик с солью.
– Я достану тебе четырех свежих.
– Одного, – возразил старик.
Он и так никогда не терял ни надежды, ни веры в будущее, но теперь они крепли в его сердце, словно с моря подул свежий ветер.
– Двух, – сказал мальчик.
– Ладно, двух, – сдался старик. – А ты их, часом, не стащил?
– Стащил бы, если бы понадобилось. Но я их купил.
– Спасибо, – сказал старик.
Он был слишком простодушен, чтобы задуматься о том, когда пришло к нему смирение. Но он знал, что смирение пришло, не принеся с собой ни позора, ни утраты человеческого достоинства.
– Если течение не переменится, завтра будет хороший день, – сказал старик.
– Ты где будешь ловить?
– Подальше от берега, а вернусь, когда переменится ветер. Выйду до рассвета.
– Надо будет уговорить моего тоже отойти подальше. Если тебе попадется очень большая рыба, мы тебе поможем.
– Твой не любит уходить слишком далеко от берега.
– Да, – сказал мальчик. – Но я уж высмотрю что-нибудь такое, чего он не сможет разглядеть, – ну хотя бы чаек. Тогда его можно будет уговорить отойти подальше за золотой макрелью.[1]
– Неужели у него так плохо с глазами?
– Почти совсем ослеп.
– Странно. Он ведь никогда не ходил за черепахами. От них-то всего больше и слепнешь.
– Но ты столько лет ходил за черепахами к Москитному берегу,[2] а глаза у тебя в порядке.
– Я – необыкновенный старик.
– А сил у тебя хватит, если попадется очень большая рыба?
– Думаю, что хватит. Тут главное – сноровка.
– Давай отнесем домой снасти. А потом я возьму сеть и схожу за сардинами.
Они вытащили из лодки снасти. Старик нес на плече мачту, а мальчик – деревянный ящик с мотками туго сплетенной коричневой лесы, багор и гарпун с рукояткой. Ящик с наживкой остался на корме вместе с дубинкой, которой глушат крупную рыбу, когда ее вытаскивают на поверхность. Вряд ли кто вздумал бы обокрасть старика, но лучше было отнести парус и тяжелые снасти домой, чтобы они не отсырели от росы. И хотя старик был уверен, что никто из местных жителей не позарится на его добро, он все-таки предпочитал убирать от греха багор, да и гарпун тоже.
Они поднялись по дороге к хижине старика и вошли в дверь, растворенную настежь. Старик прислонил мачту с обернутым вокруг нее парусом к стене, а мальчик положил рядом снасти. Мачта была почти такой же длины, как хижина, выстроенная из листьев королевской пальмы, которую здесь зовут guano. В хижине были кровать, стол и стул и в глинобитном полу – выемка, чтобы стряпать пищу на древесном угле. Коричневые стены, сложенные из спрессованных волокнистых листьев, были украшены цветными олеографиями Сердца Господня и Santa Maria del Cobre.[3] Они достались ему от покойной жены. Когда-то на стене висела и раскрашенная фотография самой жены, но потом старик ее спрятал, потому что смотреть на нее было уж очень тоскливо. Теперь фотография лежала на полке в углу, под чистой рубахой.
– Что у тебя на ужин? – спросил мальчик.
– Миска желтого риса с рыбой. Хочешь?
– Нет, я поем дома. Развести тебе огонь?
– Не надо. Я сам разведу попозже. А может, буду есть рис так, холодный.
Источник