Ветер с моря дул
Ветер с моря дул, нагонял беду… Чушь полная! За морем лежит океан, а ветер с океана не дует в окно и в другие щели – он дует вообще! Это мы ждём беду.
Ветер с моря сдувает пыль и дым с земли, пока не сдует. И ещё не сдул, и там пахнет гарью и трухой. И приходится ему обдувать землю всё сильнее. А в синем небе — благость и покой.
А мы ждём, чего ждём? Беды нам не надо, но ждём. Хотим благость и покой, но ждать не хотим. Нужно уже завтра. Но завтра не идёт, опять идёт вчера.
Коснись что не так, — кто-то виноват. Виноватых много, а я не виноват. А раз не виноват – то судья. Эх, дубинушка, ухнем! Эх, зелёная, сама пойдет! Зелёная – идёт, кого-то ухает. Дубинушки вот нет. Бейсбольную биту теперь достают. Вместо хрена жрут васаби и считают, что это крепче бьёт в нос.
Одни бьются лбом в стену, другие бьются лбом в пол и считают дуростью биться лбом в крест.
От этого у всех и раньше, и сейчас в голове война. От ударов лбом происходит глобальный микроинсульт и сама появляется потребность приобрести смысл жизни, пустив кровь неверным. Но из войны в голове никто не выйдет целым.
Так что ветер дуй, вдоль и поперёк, дуй наверняка. Дуй, пока стёкла не вынесет из рам вместе с торчащими из них дулами.
Ветер может стать такой силы, что невозможно будет не только сделать шаг, но и хотя бы просто встать. И это не главный позор.
Если буря сметёт город — ну, извини, не попал в зазор – форс-мажор!
Перед силами мы, все такие крутые, беззащитны, как котята, которых несут топить. Вся наша жизнь, как жесть, бескрыла и помята.
А небо, когда дует ветер, становится ближе. И уже оно так близко, что больно глазам. Кого-то это нервирует, кого-то пугает. Но есть и такие, кого радует.
Каждый умрёт той смертью, которую придумает сам. Но бывает так, что нечего придумать и нечего сказать. Тогда каждый умрёт той смертью, которую себе сам найдёт.
На кладбище обычно покойная тишь, там ветру нет проку что-то сдувать. Ветер злорадно и быстро сорвёт венки с твоей головы, а венки с могил ему зачем?
Похоже, правы те, кто говорит, что всё – это только сон, а раз это сон – не надо ссать, но и против ветра ссать не надо.
Похоже, уже пришло время идти. Чем больше напрягается ветер, тем сильнее нас ждут где-то дальше на этом пути. Осталось – на посошок, чтобы не без радости пойти. Разлить всё поровну, сказать тому, с кем было весело, что было весело и – прощай-прости! Говорить тому, с кем было грустно, что было грустно – не надо. Если вы друг друга провожаете – это уже грустно.
Источник
Ветер с моря дул — текст песни (Натали)
Ветер с моря дул, ветер с моря дул,
Нагонял беду, нагонял беду.
И сказал ты мне, и сказал ты мне:
«Больше не приду, больше не приду».
Видно не судьба, видно не судьба,
Видно нет любви, видно нет любви,
Видно надо мной, видно надо мной
Посмеялся ты, посмеялся ты.
Я тебя люблю, я тебя люблю,
Честно говорю, честно говорю.
Ведь ты знаешь сам, ведь ты знаешь сам,
Как тебя я жду, как тебя я жду.
Видно не судьба, видно не судьба,
Видно нет любви, видно нет любви,
Видно надо мной, видно надо мной
Посмеялся ты, посмеялся ты.
Видно не судьба, видно не судьба,
Видно нет любви, видно нет любви,
Видно надо мной, видно надо мной
Посмеялся ты, посмеялся ты.
Времена пройдут, времена пройдут,
Годы пролетят, годы пролетят.
Первую любовь, первую любовь
Не вернёшь назад, не вернёшь назад.
Видно не судьба, видно не судьба,
Видно нет любви, видно нет любви,
Видно надо мной, видно надо мной
Посмеялся ты, посмеялся ты.
Видно не судьба, видно не судьба,
Видно нет любви, видно нет любви,
Видно надо мной, видно надо мной
Посмеялся ты, посмеялся ты.
Видно не судьба, видно не судьба,
Видно нет любви, видно нет любви,
Видно надо мной, видно надо мной
Посмеялся ты, посмеялся ты.
Видно не судьба, видно не судьба,
Видно нет любви, видно нет любви,
Видно надо мной, видно надо мной
Посмеялся ты, посмеялся ты.
Видно не судьба, видно не судьба,
Видно нет любви, видно нет любви,
Видно надо мной, видно надо мной
Посмеялся ты, посмеялся ты.
Видно не судьба, видно не судьба,
Видно нет любви, видно нет любви,
Видно надо мной, видно надо мной
Посмеялся ты, посмеялся ты.
Источник
Ветер с моря дул
Колька Пузыкин, двадцати семи лет от роду, вот уже несколько месяцев работал в одном строительном управлении, куда устроился по протекции своего земляка. Сам-то Димка мотался туда-сюда по шарагам за большими деньгами, пристроив своего деревенского товарища не только на работу, но и к хорошей одинокой женщине. Так что Николай теперь вроде как семейный человек: борщ, котлетки, телевизор. В деревне-то совсем никакой работы нет, все поразъехались.
Николай укладывал тротуарную плитку рядом с автовокзалом. Плиточник из него неплохой – после армии с тем же Димкой по шабашкам ездил – хороший опыт. Работал он не суетясь, с удовольствием – погода отличная, солнышко слегка припекает, хоть и сентябрь уже. Красота!
За забором пассажиры туда-сюда… Женский голос из репродуктора что-то неразборчиво и громко вещает, шум, колготня. Вокзал, одним словом.
Вдруг, перекрывая привычный гомон, на стройплощадку проник звонкий чистый голос, какой-то совсем инородный среди этой суеты. Николай не сразу понял, что это за песня: мотив знакомый, но пелась она как-то смешно: с легкими индийскими завываниями и слова… совсем непонятно, что за слова. Он поднял голову, прислушиваясь.
– Вэтаз мора ду-у, вэтаз мора ду, – доносилось из-за забора, пронзительно разрезая воздух, – нагана бэ-эду, нагана бэду!
И было это так необычно, так неожиданно, что шустрый напарник Николая не удержался и сбегал посмотреть.
– Пацаненок, уморный такой: то ли таджичонок, то ли киргизенок, – сообщил он, вернувшись.
Колька, улыбаясь, прислушивался к странным гортанным звукам, продолжая вколачивать плитку в серый влажный песок. Голос не умолкал: допев до конца, начинал снова: – Вэтаз мора ду-у, вэтаз мора ду…
В обеденный перерыв Николай пошел поглядеть на мальчишку. Тот задорно приплясывал, продолжая выводить рулады. Лет восьми-десяти, со сверкающими черными угольками глаз, он привлекал всеобщее внимание пассажиров. Они похохатывали над смешным мальчуганом, вслушиваясь в слова его песни, и охотно кидали в обувную коробку деньги. Он белозубо улыбался и еще старательнее поводил руками и вилял тощей попкой.
Николай постоял возле него, послушал, потом спросил: – А ты другие песни знаешь?
Мальчишка с утроенной силой радостно закричал, повернувшись к нему: – Вэтаз мора ду-у, вэтаз мора ду!
Поняв, что пацан ни черта не понимает по-русски, он бросил в коробку мелочь и вернулся на рабочее место. Целый день из-за забора доносились громкие напевы одной и той же песни. Николай испортил несколько плиток, неудачно стукнув молотком – голосистый соловей начинал раздражать его. Только к вечеру тот угомонился.
На следующий день, часов с десяти, с перрона опять полилось: – Вэтаз мора ду-у, вэтаз мора ду!
Николай ни за что наорал на подсобника. Работа не шла: то камешек в песке попадался, то резиновый набалдашник слетал с ручки молотка. Песнопение не прекращалось, лишь изредка голос ненадолго замолкал. В эти минуты на Николая наваливалась благодатная тишина, и он с остервенением работал, торопясь и тревожно прислушиваясь.
Приехал Трофимыч, мастер участка, поглядел на разбросанную плитку: – Ускориться бы надо. Вон, и музычка тут у вас прикольная: «Ветер с моря дул».
– Не могу, Трофимыч! – взмолился Николай, – от этого пацана никакой работы: целыми днями здесь концерты дает, всю печенку проел.
– Сейчас! – мастер решительно отправился на перрон, подошел к певцу и жестами велел ему уйти. Тот послушно убежал, но не успел Трофимыч отойти, как вместе с мальчишкой появились, недобро поглядывая по сторонам, два амбала, оба в спортивке.
– Слушай, Пузыкин, там, похоже, все серьезно. Ты потерпи, а? Завтра тебе беруши привезу.
Таджичонок с еще большим энтузиазмом продолжил веселить народ.
Николай пытался думать о чем-нибудь постороннем. Ну, например, как радостно блеснут Галкины глаза, когда он протянет ей хрустящие купюры. И еще, что надо будет Вике что-то в подарок купить. С прошлой получки купил ей магнитофон – пусть девчонка радуется, а то как-то не контачит она с ним, видно, стесняется еще. Галина-то старше его почти на семь лет, а с дочерью ее, получается, разница… Колька никак не мог посчитать… Мальчишка на перроне не давал сосредоточиться.
Он с завистью косился на подсобника: у того из нагрудного кармана тянулись к ушам тоненькие проводки. Наконец, не выдержал: – Дай послушать!
Тот охотно воткнул ему в уши маленькие пипочки. На Николая обрушился шквал визжащих резких звуков, оглушительно ударило по барабанным перепонкам.
– Чё за фигня? – Николай стащил наушники.
– Раммштайн! – подсобник ловко распутал проводки.
– Ну уж нет – такого добра тоже не надо.
Николай помрачнел. Не шла работа, и все тут! Как только мальчишка затягивал свою бесконечную песню, молоток вываливался из рук. Николай тоскливым взглядом провожал отъезжающие автобусы: – Хорошо пассажирам: послушали, посмеялись и поехали себе. – И яростно колотил молотком, откалывая углы и разбивая плитку на куски.
Привезенные Трофимычем беруши не спасали: ненавистная песня уже настойчиво вбилась в голову Николая, как плитка в песок. Она словно поселилась там, навсегда влезла в его мозги и лишила способности думать о чем-либо.
Изо дня в день повторялось одно и то же: – Вэтаз мора ду-у, вэтаз мора ду! – начиналось с утра, и Николай, бросив молоток и содрогаясь всем телом, убегал в вагончик.
– Убью гаденыша, – скрежетал он зубами, зарываясь в ватник.
– Ветер с моря дул, ветер с моря дул, — проникновенно запела певица из Викиного магнитофона. Николай, пристроившись было на диване после ужина, подскочил, как ошпаренный: – Выключи, немедленно!
– Еще чего! – Вика невозмутимо продолжала красить ногти ярким лаком.
Не помня себя, Николай схватил магнитофон и хрястнул его об пол. Опутанные магнитофонной лентой китайские детали отлетели к ногам отчаянно завизжавшей девчонки. Испуганная Галина прибежала из кухни…
– Ну вот что, Коля, – твердо сказала она чуть позже, подавая ему сумку с наспех собранными вещами, – нам психованные не нужны, извини, насмотрелись уже на Викиного папашу.
Николай хотел было заикнуться о деньгах, но, наткнувшись на колючий взгляд, не посмел, молча забрал сумку. Поехал к Димке – он жил у него одно время в его съемной однушке, пока тот не свел его с Галиной.
Дверь открыла толстая деваха с голыми коленками: – Нету Димки, «на вахту» уехал, в конце месяца, может, приедет.
– А я жена его! – деваха захлопнула дверь.
– Жена, как же! – усмехнулся Колька. – Жена его в деревне с ребятишками, а ты… кор-рова.
Добравшись до своего вагончика, он достал из тайничка ключ, открыл тяжелую дверь и обреченно рухнул на жесткий топчан. В голове издевательски закрутилось: – Ветер с моря дул, ветер с моря дул.
Работа совсем остановилась. Подсобник уже натаскал и разровнял песок для основания, заполнил все швы уложенной плитки и болтался без дела. Мальчишка продолжал свой ежедневный вокализ. Николай тупо сидел в вагончике, уставившись в одну точку.
Приехало начальство, гурьбой походило по площадке, попинало плитку. Трофимыч суетливо бегал, приставляя уровень к готовой части тротуара.
– Ты что, ночуешь здесь? – в вагончик зашел начальник управления в дорогой куртке. – Воняет тут, как…
– Ну все, Пузыкин, собирай манатки, уволили тебя, – сказал Трофимыч, глядя в сторону. – Браку наделал, сроки все сорвал. Заявление в конторе напишешь.
Николай равнодушно поехал в стройуправление, забрал трудовую и робко заглянул к начальнику: – Мне бы расчет получить…
– Какой тебе расчет? – удивился тот. – Скажи спасибо, что по собственному.
На окнах вагончика красовались недавно сваренные решетки, в дверях был врезан новый гаражный замок.
– Гады! – Николай в сердцах стукнул кулаком по железной стенке, выкинул бесполезный ключ и растерянно огляделся. Уже было темно, он весь день мотался по городу в поисках работы. На последние деньги была куплена чекушка – сегодня ему нестерпимо хотелось выпить. Колька надеялся на оставшуюся кое-какую еду в вагончике, и вот…
Обойдя стоящий на бетонных блоках недоступный вагон, он нашел лазейку среди брошенных под его днище пустых ящиков, залез, как собачонка в конуру, достал из сумки армейский бушлат…
– Может в деревню вернуться? – думал Николай. Но там его ожидала лишь вечно пьяная сеструха в засранной халупе с кучей ребятишек от случайных собутыльников.
– А может к Гальке поехать, повиниться? – тут он вспоминал, какой он финт выкинул. – Да ну ее! Крыса! Только деньги ей и нужны были. Да и не любил он ее никогда… А он непьющий, работящий…
Пронзительная тоска захлестывала сердце. Но паленка уже теплом разливалась по телу, мысли сентиментально выстраивались в ровную линию, и было приятно думать, что все у него в жизни повернется в лучшую сторону. Он проваливался, проваливался в блаженную дремоту, и мать нежно гладила его по голове и пела грустную песню про ветер, который дул и дул с невиданного никогда Колькой моря…
Проснувшись утром от нестерпимого холода, Николай не обнаружил свой бушлат, прикрывавший ноги. Не было и сумки, подложенной под голову! Он выскочил наружу, в дикой ярости заметался по площадке, еще надеясь на чудо. Но чудо не произошло: все его имущество (а главное – документы!) бесследно исчезло в безжалостных жерновах вокзального мира бомжей, ворюг и прохиндеев.
Все рухнуло в один миг! Вместе с документами исчезла и красивая картинка благополучной жизни, придуманная ночью на жестких ящиках…
– Это те бомжи! Как пить дать, они! – Николай вспомнил, как три дня назад прогнал забредших сюда под вечер двоих бродяг. – Точно! Они, сволочи!
Николай потрясенно сидел на ящике, не зная, куда идти и что делать. Решил дождаться подсобника, занять у него немного денег и уехать в деревню. Вокзал постепенно наполнялся жизнью: зафырчали автобусы, забасили, перекликаясь, клаксоны, ожил репродуктор. Напарник не пришел.
Неожиданно, так, что Николай вздрогнул и обернулся, со стороны перрона раздалась ненавистная песня. Он вскочил и быстро пошел, не оглядываясь, втянув голову в плечи. Пронзительный голос радостным жаворонком настигал его, подталкивал в спину, звонко разливался над привокзальной площадью, и он почти побежал – подальше, подальше отсюда…
Источник
Ветер с моря дул
«Ветер с моря дул, ветер с моря дул, надувал беду, надувал беду», — напевала моя тетушка Лида вслед за магнитофоном. Она сидела у стола, подперев щеку, а по лицу у тети Лиды текли слезы.
В песне у поп-певицы Натали дул легкий морской бриз, он лучше продается, особенно в сочетании со стандартным набором для видеоклипа: пальмы, песок, девушки в бикини…
В той же песне в исполнении тети Лиды ветер дул совсем другой — тот самый, с моря-окияна, с острова Буяна, где лежит бел-горюч камень. Тот самый ветер, что гнал корабли в царство славного Салтана, тот самый ветер, что летал над водами, когда они еще не были отделены от земной тверди. Безжалостный и безучастный ветер судьбы, из-за которого жених тети Лиды пропал без вести в армии, сын был убит в пьяной драке, а отец (мой дедушка) вернулся с Великой Отечественной войны с вырванной лопаткой и раком желудка. Этот злой ветер украл у моей тетушки много родных и любимых людей, и тетя Лида не пела, а заклинала его, приказывая и умоляя навсегда улететь из ее жизни, ее семьи, ее деревни…
У тети Лиды была душа артистки, голос певицы и судьба крестьянки. Бабушка рассказывала мне: «Лидёне года 3-4 было, а уж ходила со мной коров доить. Наберет охапку соломы, и саму за этой соломой не видать». Была война, а потом послевоенные годы. Коровы стояли полупрозрачные от голода. За ними ухаживали такие же голодные доярки и еле живые от недоедания дети. После такого детства и юности моя тетушка могла бы вырасти неразговорчивой и угрюмой, а она была веселая и красивая, с жарким сердцем.
Тетя Лида говорила мне: «Я ведь одна у тебя такая — бешеная тетушка!» Она и, правда, была в чем-то бешеная. Например, как-то раз в мой день рождения тетя Лида пришла меня поздравить в 6 утра – охапка холодных и мокрых от росы лилий упала на мои босые ноги. «А чего удивляешься? – смеялась тетушка. – Ты же в 6 утра и родился!» Она была единственным взрослым зрителем на моем первом рок-концерте, организованном у меня дома. Она участвовала в святочных играх вместе с подростками. Она никому не отказывала в ночлеге — даже цыганам, которые приезжали в нашу деревню торговать постельным бельем и бензопилами. Кстати, цыгане не только ни разу не обокрали ее, но еще и устраивали вместе с тетей Лидой веселые попойки под гармонь и гитару, звали погостить в таборе. Мою тетушку всю жизнь до самой старости обожали мужчины и дети, не просто любили, а именно обожали – до дрожи, до хруста в локтях при объятиях. Теперь, когда мои песни повзрослели вместе со мной, я, вспоминая мою «бешеную тетушку», спрашиваю себя: а какой ветер в них дует?
Источник