Темное холодное море
— Живу здесь всю жизнь. Рыбачу уже лет с двадцать, все знают, но такого ни разу не видел, — говорил высокий коренастый человек в черной брезентовой куртке.
На берегу собиралась толпа. Почти все побросали свои дела и с любопытством спускались вниз по пригорку. Темная вода северного холодного моря волна за волной накатывала на берег. Внизу уже суетились люди, плотно сгрудившиеся вокруг небольшого участка сырого прибрежного песка.
Они подходили, возбужденно что-то говорили друг другу, махали руками: одни, пытаясь, что-то объяснить, другие – понять.
— Черт те знает, что твориться, — говорил старик в высоких рыбацких сапогах и серой старой ветровке. – Уж ну бывало всякое, но чтоб так!
— Уже четвертый за месяц-то, — поддакивала полная низенькая старушонка. — Боженьки, что ж за такое-то.
— Да тут хоть в море не ходи, — улыбался молодой крепкий рыбак в черной шерстяной шапочке, подвернутой до самой макушки, — все само в руки лезет. С прошлого сколько было? А этот еще больше.
— Да не хорошо это, если они сами… — сказал кто-то из толпы. – Не должно так быть.
— Васек, иди-ка погляди, — крикнула кому-то женщина.
Маленький мальчик протиснулся из глубины толпы и боязливо выглянул из-за матери. У кромки воды горой возвышалась огромная тяжелая туша. Это был кит. Животное без движения полностью лежало на песке, и его можно было хорошо рассмотреть, только темный массивный хвост находился целиком под водой. Набегающие волны то поднимали его, то опускали, словно жизнь еще теплилась в нем и никак не могла поверить, что скоро придется оставить это величественное ее обиталище.
Молодой рыбак в черной шапочке все не унимался. Он со всех сторон осматривал кита, удивляясь его размеру и предвкушая разделку.
— Целехонький, — говорил он. – Смотри, смотри. Никакого изъяна. Ну что? Пойду за лопатками?
— Да ну его, — сказал кто-то, — чего-то не так тут.
— Так ведь и раньше такое бывало, — продолжая мельтешить возле туши, отвечал парень. Путается он, ориентацию теряет и в берег. А назад уже никак не может. Скажи, дядя Архип!
— Так-то оно так, — отозвался старик в серой ветровке, — но не каждую же неделю.
— Да все равно его убирать придется, — сказал кто-то, — ведь портиться начнет.
— И то верно, — отозвались в толпе.
— Етить твою маковку мать, — махнул рукой дед Архип и начал расстегивать ветровку. Бегите за трактором. Лексей, тащи лопатки.
Молодой человек в черной шапочке спрыгнул с туши, по которой он уже ходил, меряя ее шагами, и быстро стал подниматься на пригорок.
— Пойду Сашке скажу, чтоб заводил свой чермет, — сказал кто-то.
— Ведра-то, ведра-то надо.
— Пойду за багром.
И народ стал медленно разбредаться за инструментом, тазами и всякими другими хитрыми приспособлениями.
Часа через три все уже было сделано и то, что осталось от кита, трактором отволокли за пределы села, и бросили недалеко от воды рядом с другими останками.
Медленно наступал вечер, полный забот связанных с мясом, китовьим жиром и другими трофеями, а потом пришла и тихая звездная ночь. Только и слышно было, как шумит темное холодное море.
Дед Архип приподнялся на локте и выглянул в окошко. Еще тихо, но скоро должно было светать. Старик сел на кровати и, что-то бормоча о проклятой ноющей печени, что не дает уснуть, стал шарить в темноте по тумбочке, стоявшей рядом. Найдя то, что искал, он медленно поднялся и, шаркая по неровным доскам пола, направился к двери. Там он снял с гвоздя какой-то затертый брезентовый плащ, набросил его на плечи, натянул сапоги и, скрипнув дверью, вышел во двор.
Ветер дул в сторону моря. Старик прислонился к косяку и закурил, наблюдая, как развеиваются и уносятся прочь белые закорючки табачного дыма.
В будке слева зашевелилась собака. Она выглянула из небольшой прорези, зевнула, изогнув свой длинный красный язык, а потом вылезла полностью и, виляя хвостом, направилась к хозяину. Вдруг она остановилась, прислушалась, повернулась мордой к морю и громко залаяла, а потом завыла.
— Да замолчи ты, Цинга,- приказал старик.- Тихо ты. Что людей будишь ночь-полночь.
Собака замолкла, но продолжала смотреть в сторону прибрежной полосы, тихонько поскуливая. Снова наступила полная тишина.
— Ну и что тебе в море не понравилось? – спросил дед Архип. – Что там не так стало?
И вот где-то на краю села залаяла другая собака, потом еще одна и еще одна, и все вместе они подняли невообразимый вой, который так и резал ухо после звенящей ночной тишины.
— Ну и что ты наделала? – с укором спросил дед Архип у Цинги, которая теперь виновато обнюхивала его руку. – Что там тебе не понравилось? Иди, спать ложись.
Собака еще раз лизнула хозяина в ладонь и полезла к себе в конуру. Старик докурил, бросил окурок под ноги, вдавил его во влажную от росы землю тяжелым сапогом и, снова скрипнув дверью, вошел в дом.
Постепенно светало. Вот справа над домами заалело. Заря разлилась по вершине крутого холма. Показалось солнце, постояло в одной точке, словно собираясь с мыслями, а после с трудом, но все же взобралось на эту кручу. Проснулись петухи.
Прошло еще немного времени, и люди занялись своими обычными делами.
— Ты бы видала, какой концерт наша Пальма вчера устроила, — говорила полная женщина через забор своей соседке, которая копалась в огороде. – Чуть ли не на велосипеде ездила, как медведь цирковой. И выла, и кругами по двору бегала, и по крыше своей будки топоталась.
— Так у меня тоже самое с Найдой, — отвечала соседка, откидывая в сторону какой-то сорняк. — И все к морю морду, все к морю.
— Может опять волки приходили.
— Да брось ты. Какие волки летом, — соседка оторвалась от своего занятия и посмотрела на полную женщину. — Зимой, конечно, приходят собак с цепей срывать, жрать-то им в лесу нечего. Все бродят вокруг села, воют. Вот тогда собаки тоже заходятся, как заводные, полную ночь. А летом — н-е-е-т.
— Так что же тогда?
— Да кто его знает, — ответила женщина и снова принялась копаться в огороде. – Что там в море-то?
Мать вышла из дома с ведром, полным какого-то месива, поставила его на крыльцо и взглянула на мальчика лет восьми, который возился в куче песка у забора.
— Вася, только ты смотри аккуратней, — сказала она, — не грязнись сильно.
— Хорошо, мам, — мальчик поднял голову и посмотрел на мать.
Женщина снова взяла ведро, спустилась по кривым ступенькам, свернула за угол, открыла дверь пристройки, откуда доносилось хрюканье и повизгивание, и вошла туда. Примерно через минуту, мать вышла, плотно закрыла дверь, а в пристройке послышался громкий радостный визг и не менее громкое и радостное чавканье.
Васька рыл в песке тоннель для своей новой машины, которую два дня назад подарил ему отец.
Это у него плохо получалось, так как песок постоянно осыпался, как только автомобиль въезжал в тоннель, поэтому приходилось его откапывать и начинать все заново. В конце концов, все это стало надоедать. Машина осталась лежать в куче песка, а Васек уже бегал вдоль забора, постукивая по жердинам частокола палкой, которую он подобрал неподалеку.
Внезапно он ощутил острую, жгучую боль в ладони и пальцах, машинально выронил палку и посмотрел на свою руку. На ладони, на указательном и безымянном пальцах появились красные пятна, а вдоль мизинца и около запястья металось несколько рыжих муравьев.
Васек стряхнул их на землю и осмотрелся вокруг в поисках муравейника. Рыжие муравьи были самыми мерзкими из тех, которых он знал. Маленькие черные не кусались так сильно, а больших лесных можно всегда заметить или почувствовать. Но если рядом появился муравейник этих противных рыжих муравьев, то играть во дворе будет просто невозможно.
Вася посмотрел около кучи песка – никого нет, под скамейкой – нет, возле кривого подгнившего крыльца – нет. Когда мальчик вернулся к забору и стал искать свою палку, его взгляд остановился на нижней части потемневшего от времени, но еще крепкого частокола.
Вдоль забора тянулась длинная шеренга рыжих муравьев. Они двигались организованно, ровно, как по струнке, будто зная, куда они идут и зачем. Но мало того, что они явно мигрировали, они переносили с собой своих личинок и запасы пищи. Такого Васек никогда не видел. Ему было интересно, откуда бегут муравьи, и он направился в сторону их предполагаемого дома. Идя вдоль нескончаемой шеренги, мальчик видел, что муравьи из других муравейников бросали свои норки и, забрав своих личинок, тоже бежали куда-то. Все они уходили в одном направлении — прочь от воды.
Внезапно Вася остановился, так как ему послышался непонятный шум, который пробивался через шелест волн и шел со стороны моря. Что это за шум, разобрать было нельзя, но мальчику сразу же сделалось тревожно и неуютно, и он, вспомнив, что мать не пускает его одного к морю, с облегчением побежал к дому.
По дороге домой, у старого колодца, Васек встретил бабу Шуру, которая, опираясь на палку, шла в сторону леса. В своей черной куртке, длинной черной юбке и с красным платком на голове, с кривой осиновой палкой в руках, сморщенным лицом и сгорбленной спиной она была похожа на бабу Ягу, Кикимору или еще какую-нибудь нечисть из русских народных сказок.
— Вась, — проскрипела она точь-в-точь, как баба Яга из мультфильмов, — ты Милку мою не видал?
— Нет, баб Шур, не видел.
— Ну что ты будешь делать. Проклятая корова. Я ей и колокольчик на шею, чтобы не терялась, и на веревку возле дома ее навязывала, все равно одной ей краше. Н-е-е-т, как уж телком привыкла одна ходить, так и будет.
— Нет, баб Шур, не видел, — снова повторил мальчик и побежал к дому.
— Услышишь, где звенит проклятая – мне скажи, — вдогонку крикнула баба Шура.
К вечеру начали собираться тучи, казалось, что, покружив над селом, они двигаются к морю и зависают там. Вскоре все небо затянуло темной клубящейся пеленой, начал моросить дождь, который все усиливался, а потом свинцовое небо начали прорезать яркие вспышки кривых молний.
Дед Архип сидел за столом возле окна и медленно ел рыбу в сметане прямо со сковороды. Рядом на столе стояла пустая на треть бутылка водки, один стакан и тарелка с солеными огурцами.
— Не поймешь эту погоду, — по-стариковски привередничал дед Архип. – То тебе солнце, а через пять минут уже гроза. Правда, Цинга?
Собака подошла к хозяину и положила морду ему на колено.
— Ты у меня умница, — старик потрепал собаку за уши. – Ну что ты хочешь сказать? Ну?
Цинга отошла от хозяина, покрутилась возле печки и легла под лавку, положив морду на передние лапы.
Старик налил себе водки и, громко выдохнув, опрокинул стакан. Он ни о чем не жалел. Вся его жизнь прошла так, как он хотел, ну или почти так. Времена изменились, но он и не думал меняться. Прожив здесь всю свою жизнь, он сам был, как море, холоден и суров. И кто тому виной, что он отмечал свое семидесятилетие совсем один, и только собака понимающе смотрела на него из-под лавки.
Вдруг Цинга подняла голову и прислушалась.
— Что опять унюхала? – спросил дед Архип, внимательно присматриваясь к собаке.
Цинга замерла на месте и ворочала ушами.
Старик прислушался. Был слышен только шум дождя, тиканье старых часов да тихо что-то нашептывало радио. И вот, стал отличим какой-то звук, который постепенно приближался. Такой знакомый, такой знакомый…Это…Это звенел колокольчик.
Цинга вскочила и прыгнула к двери, старик медленно встал, накинул свою серую ветровку, натянул сапоги и выглянул в окно. Через забрызганное дождем стекло был виден только свой небольшой огородик, полускрытый сумраком дождливого вечера. Старик открыл дверь, и первой прошмыгнула Цинга, а потом вышел он сам.
Только на улице Дед Архип заметил, что гроза прекратилась так же внезапно, как и началась, однако еще моросил дождь, а над землей поднялся туман. Старик прислушался – колокольчик позвякивал у забора, но постепенно звук удалялся. Дед Архип вышел за калитку и успел заметить только темную большую фигуру животного, быстро исчезнувшего в тумане.
— Пойдем-ка Шурочкину корову поймаем, — сказал старик собаке. – А то хозяйка целый день разорялась, что нигде ее найти не может.
Цинга тявкнула, словно поняла, и засеменила впереди.
Так они шли на звук минут около пяти, потом свернули направо, где дорога постепенно начала подниматься на холм, и старик вскоре заволновался. Он знал, куда ведет эта тропка, знал, что впереди, и знал, как опасно там в такую погоду, поэтому попытался быстрее нагнать скотину.
— Черт ее понес, дуру, — думал старик. – Непутевая.
Дорога ползла вверх, постепенно туман стал редеть, и еще минут через пять дед Архип увидел впереди, Милку бабы Шуры. Она была метрах в десяти и медленно поднималась по пригорку, который заканчивался отвесным песчаным обрывом.
— А ну домой иди, — прикрикнул старик.
Корова не обращала на него никакого внимания, и дед Архип пошел быстрее, пытаясь догнать животное.
— Иди домой! Кому говорят!
Корова поднялась на самый верх холма, а старик пошел еще быстрее. Вот он был уже в двух метрах от нее.
— Дура, там обрыв, — пытался объяснить дед Архип, словно Милка должна была понять его.
Корова подошла к краю холма и посмотрела вниз. Там шумело море, такое холодное и такое неуютное. Цинга прижала уши к голове и тихо заскулила. Старик протянул руку и поманил корову.
— Милка, Милка, пойдем домой, — говорил он.
Корова развернулась, посмотрела на деда Архипа и опустила голову, наставив на человека и собаку свои длинные и острые рога. Старик все равно попытался подойти, вытянув вперед правую руку. Милка начала размахивать головой из стороны в сторону, пытаясь рогом зацепить либо собаку (Цинга с громким лаем прыгала возле коровы), либо старика. Вот рог скользнул по серой ветровке, зацепился за пуговицу, и она с хрустящим звуком оторвалась, отлетела и упала в траву метрах в двух от места сражения.
— Да и хрен с тобой, — разозлился дед Архип. – Делай, что хочешь. Хоть разбейся, хоть в море залейся, хоть травы обожрись да лопни.
Старик развернулся, свистнул собаку и направился к дому. Спускаясь с холма, он обернулся.
Корова все еще была на вершине. Ее темный силуэт, словно памятник, недвижимо стоял, на фоне мрачного неба. Вот она шевельнулась, подошла к краю, снова посмотрела на темные холодные волны, потом долго прислушивалась к шуму моря и вдруг прыгнула вниз. Темнота охватила тело коровы, и она быстро, с шумом исчезла в холодной воде.
В окне избы деда Архипа до утра горел свет. Вернувшись домой, он до краев наполнил стакан и, громко выдохнув, опустошил его.
— Опять началось… Опять… — крутилось в голове. – Я уж думал все… На мой век хватило…
Но вскоре алкоголь отогнал от него эту навязчивую мысль, и он, что-то сказав Цинге, отодвинул занавеску, за которой стояла его кровать, и тяжело завалился на нее в своей старой серой ветровке. Однако заснул он только после того, когда петухи в который раз затеяли состязания по утренним песням.
Алексей сегодня встал рано. Его разбудило какое-то странное чувство. Что-то тревожное закралось в потайные углы его сердца. Рыбак выглянул в окно, за которым над бесконечным простором северного моря алел рассвет. Солнце еще только-только поднялось, но вскоре ощущение родившегося нового дня прогнало ночную тревогу.
Алексей сегодня собирался выйти за рыбой. Кит – конечно хорошо, но хочется и чего-нибудь другого. Рыба есть рыба, да и нужно было чем-нибудь занять свой внеочередной выходной, ведь траулеры уже давно не ходили в море, так как половина из них нуждалась в капитальном ремонте, а вторая половина была списана уже давно.
Алексей вышел во двор. Дом его стоял практически возле самого моря, и до лодок, стоявших внизу, было метров около двадцати.
Среди них была и его «красавца». Большая, но верткая моторка ярко голубого цвета медленно и мерно покачивалась на волнах.
Алексей свернул за угол, открыл дверь сарая и исчез в темноте. Вскоре оттуда донеслись звуки гремящего железа, сухой стук дерева и иногда два-три крепких слова, видно, когда что-то не получалось.
Чуть позже Алексей вышел с двумя большими мотками сеток, длинной острогой и веслами. Он лениво свалил все это добро в моторку и направился к дому. Там он захватил свой большой нож, собрал еды в тряпичную синюю сумку, надел высокие сапоги, ветровку, подвернул черную вязаную шапочку до самой макушки, вышел из дому, прыгнул в лодку, пару раз дернул веревку стартера, лодка заурчала, и Алексей направился прочь от берега в невероятную даль темного моря.
Пройдя достаточно далеко, так далеко, что линии берега давно уже скрылись из вида, Алексей остановился. Он заглушил мотор, нагнулся, поднял один моток сетки, нашел распутанный конец, бросил его в воду, подошел к веслам, несколько раз сильно налег на них, вернулся на корму и стал медленно разматывать сеть. Когда последние сантиметры сетки исчезли в воде, Алексей завел мотор и отошел метров на сто, чтобы поставить вторую сеть. Когда и это было сделано, рыбак сел на корме и, нашарив под ногами синюю сумку с харчами, собрался завтракать.
Солнце уже светило ярко над головой, и его лучи, отражаясь от поверхности воды, играли на бортах лодки. Ветер усиливался.
— Опять ливанет, — подумал Алексей, отламывая краюху хлеба. – Солнце, солнце… а потом тучи набегут, прям как вчера.
Поплавки сетей слегка дернулись.
— Есть! – мелькнуло в голове у рыбака. – Есть что-то. Пусть еще нацепляется. Лишней рыбы не бывает.
Сеть дернулась снова, только на этот раз чуть сильнее.
Алексей положил хлеб в сумку и внимательно стал смотреть на поплавки. Они, словно чувствуя, что кто-то наблюдает, снова успокоились и мирно покачивались на волнах. Минуты тянулись долго и напряженно. И вот сеть с силой рванулась. Молодой рыбак схватил свободный конец и намотал его на специальный выступ лодки. Сетка снова дернулась, но на этот раз так, что лодка качнулась, и Алексей упал на дно моторки.
Сеть же тем временем натянулась так сильно, что послышался звук рвущейся лески и хруст деревянного выступа моторки. Внезапно лодка начала двигаться по направлению к берегу, постепенно увеличивая скорость.
Когда Алексей выглянул из-за борта, то увидел, что моторка движется так, как если бы двигатель работал на полную мощность. Вода пенилась и бурлила возле носа, а за кормой тянулся неровный след разрезанной водной глади.
Внезапно молодой человек ощутил, что ему ужасно одиноко в этом огромном пространстве холодного моря. Такая тоска охватила его, что он готов был броситься в темную воду, лишь бы не испытывать этого чувства, и единственное, что удерживало его от этого безрассудного шага, было смутное, странное ощущение того, что тоска эта словно сама поднимается из глубины моря.
Вдруг лодка начала сбавлять ход и, пройдя еще метров десять, полностью остановилась. Алексей осмотрелся – все было спокойно. Солнце светило все так же ярко, и его блики, наверняка, все так же весело играли на ярко-голубых бортах моторки. Казалось, что ничего не произошло.
— Вот это да! – промелькнуло в голове у рыбака. – Что-то крупное зацепил. Хорошо, что оно соскочило, а то болтался бы по волнам целый день черт знает где.
И словно ответ на эту мысль, что-то царапнуло левый борт моторки. Алексей прислушался. Звук исчез, но послышалось какое-то глухое журчание, как будто кто-то с силой налегал на весла, опуская их глубоко под воду. Рыбак приподнялся на локте и осмотрелся. Пробоины не было, дно моторки было сухим, все было в порядке, только от сильного рывка опрокинулась синяя сумка с едой, и хлеб, вяленая рыба и бутыль с водой выпали и валялись теперь под лавкой у кормы.
Алексей втянул весла в лодку и нащупал острогу. Что-то снова легко ударилось о левый борт. Рыбак привстал, поднял острогу над головой, свесился с борта и стал всматриваться в темную воду.
А там, на небольшой глубине быстро-быстро мелькали белые поплавки сети, которая с неимоверной скоростью двигалась по направлению от носа до кормы и исчезала в глубине.
Алексей, сообразив, что нечто, что запуталось в сети, теперь движется в обратную сторону, бросился на дно лодки, и тут огромной силы рывок в одну секунду развернул моторку на сто восемьдесят градусов, и она, чуть не рассыпавшись на кусочки, понеслась прочь от берега. Так прошло несколько секунд, в которые лодка с рыбаком уносилась дальше и дальше в море.
— Сеть, — сообразил Алексей, — нужно резать сеть. Нужно добраться до носа и резать сеть.
Он потянулся за ножом, рука адски болела. Дрожащими пальцами рыбак расстегнул чехол и ухватился за рукоять своего тесака. Прошло еще несколько секунд, прежде чем Алексей попытался привстать и на четвереньках поползти к носу. Для рыбака все это время тянулось медленно, мучительно медленно.
Каждое движение, как в кошмарном сне, он совершал, словно на ногах и руках у него висели огромные гири. Каждое движение отдавалось ему сильной болью во всем теле. Каждое движение он сопровождал фразой: «Сейчас, сейчас. Еще чуть-чуть».
Практически не соображая, что он делает, и как, Алексей полоснул ножом по скрученной в толстый канат сети, натянутой, как струна. Раздался треск рвущихся нитей сетки, и лодка начала замедлять ход. Алексей откинулся назад, упал на дно моторки и лежал так около часа в непонятной коме. Он и не спал, и не бодрствовал, все тело его болело, ладони были порезаны нитями сетки, рука, вероятно, сломана.
Очнувшись, Алексей приподнялся. Шатаясь, он дернул веревку стартера, и после того, как лодка измученно заурчала, направился в сторону берега.
— К черту все, — думал он. – Чуяло мое сердце. Зря я в море вышел.
Минут через десять, когда показалась тонкая мутная полоса берега, Алексей увидел слева какой-то небольшой островок метров около пяти в диаметре с ярко рыжей землей, поросшей какой-то бледной скудной растительностью.
— Да что ж это такое, — растеряно подумал рыбак. – Никогда тут островков не было. Что за день такой. Ведь чувствовал я.
Подойдя ближе, Алексей оцепенел. Страх медленно поднялся снизу вверх и комком остановился в горле, а сердце же, казалось, опустилось глубоко вниз и колотилось где-то у дна лодки.
Это был не островок. Это были десять-пятнадцать трупов коров, полусгнивших, распухших от воды, сбившихся вместе, покрывшихся зеленой, а местами темно-бурой плесенью и слегка окутанных липкой, скользкой тиной. У некоторых, словно от удивления, из открытой пасти вывалился длинный распухший язык, а некоторые жутко смотрели пустыми глазницами, видимо вода или насекомые выели им глаза.
Ужасный трупный запах ударил в нос, а «островок», качнувшись на волнах, стал медленно уходить под воду.
Люди суетились на берегу.
— Чтой-то Леша? Ти пьян быв? – спрашивала полная низенькая старушонка у пожилой женщины в песчаного цвета толстовке.
— Не знаю, — отвечала та, — может, заснул дорогой.
Люди толпились около ярко голубой моторки, которая лежала на берегу далеко от воды. За лодкой по песку тянулся рытый след, словно она не сбавляя скорости перед берегом, со всего размаху выпрыгнула на сушу.
— Жив он? – спрашивал высокий коренастый человек в черной брезентовой куртке у мужчины, стоящего рядом.
— Да вроде жив, — ответил тот. — Больничка его увезла. Белый был как смерть. В крови. Вроде, еще рука сломана.
— Угораздило же его, — посочувствовал высокий.
— Д-а-а-а-а… — понимающе протянул кто-то.
— Ты сам-то видел, как он на берег выскочил? — спросил высокий.
— Я нет. Дед Архип видел.
— Да Архипу все, что хочешь, могло показаться, — вмешалась в разговор полная старушонка, видимо его соседка. – Все спать не дает, пьянь. Уж третий день подряд пьет.
— Ну, если дед запил, так это недели на три, — засмеялся кто-то из толпы.
— А что с добром делать будем? – спросил высокий.
— С каким добром-то, Миш? – отозвалась полная старушонка.
— Сети ведь Лехины сгниют без присмотра.
— Да какие тут сети, Петрович, — ответил высокому какой-то мужчина, — одна обрезана почти под корень, а вторая на лопасти намоталась. Что с нее проку.
— Как хотите, — серьезно сказал высокий, — а сети бросать нельзя. Я их сниму, просушу, может и сойдут на что. Леха вернется, ему и отдам.
К вечеру все, наговорившись за день, практически забыли о дневном происшествии. На поселок спустились сумерки, все затихло, только еле-еле было слышно, как дед Архип орет пьяным голосом какую-то грустную рыбацкую песню и как ему подвывает Цинга.
Михаил Петрович в эту ночь лег поздно. До темноты возился он в сарае с бензопилой, которая никак не хотела работать, все глохла на холостую. Потом выходили из строя электрические лампочки в прихожей, не включался телевизор. Плюнув, Михаил сбросил сети, что взял из лодки Алексея на просушку у печи и направился спать.
По пути в комнату он сбросил в сенях свою черную брезентовую куртку, расстегнул ремень штанов и стянул с себя тельняшку. Раздевшись, Михаил Петрович с несвойственной для его высокой коренастой фигуры легкостью опустился на кровать.
Сон никак не хотел приходить, и Михаил ворочался, громко сопел, несколько раз поднимался, садился на кровати и задумчиво смотрел в окно. Там в сумраке позднего вечера шумело темное холодное море. Над ним, как и вчера сгрудились тучи, словно только вместе над этой беспокойной водой им было безопасней.
О чем можно думать в такое время… Да о чем угодно. О том, что Колька Панченков попросил посмотреть свою лодку, там какие-то проблемы с мотором… О том, что можно сделать завтра, о жизни, о судьбе, о последних событиях. Да… Странное что-то твориться… Леха на берег вылетел, киты эти…
Все же усталость взяла верх, и Михаил Петрович погрузился в тревожное бессознательное состояние.
Очнулся он потому, что нечто холодное коснулось его спины. Мужчина открыл глаза – кругом было темно. Стояла глубокая ночь. Что-то опять коснулось его и будто обожгло холодом. Михаил повернулся – сзади никого не было.
— Может встать? – подумал он. – Хотя смысла нет. Все равно все лампочки погорели.
Мужчина прислушался. Стояла полная тишина. Было так темно и тихо, что становилось жутко. Человек, который привык видеть, слышать, осязать не может долго находиться в такой обстановке. Но в доме стояла гробовая тишина. Ни здесь, ни снаружи не было ни единого звука. И вот в углу послышался тихий-тихий шорох. Это даже был не шорох, просто кто-то или что-то пошевелилось в углу около печки.
— Что это может быть? — подумал Михаил.
Нечто снова шевельнулось, и в голову полезли самые дурацкие мысли.
Повернуться? Посмотреть в сторону печки? Жутко, ужасно жутко. Вдруг там то, чего я не хочу видеть. Но лежать и ждать еще хуже. Вдруг ЭТО подойдет ближе. Может быть, ОНО уже у меня за спиной!? Вдруг оно медленно идет ко мне и тянет свои волосатые лапы или что там у него, скалит свою пасть? Может, нечто уже склонилось надо мной и смотрит на меня яркими красными глазами?
Михаил Петрович повернулся и взглянул в сторону печки. Постепенно глаза его привыкали к темноте, но чем лучше он видел, тем больше жалел об этом. Там… склонившись над остатками старых сетей, которые были взяты из лодки Алексея… над грудой смятых, треснувших поплавков… над кучей другого хлама… стояла белая фигура человека.
Он, как показалось Михаилу, был одет в длинную рыбацкую куртку с накинутым на голову капюшоном, на ногах его были высокие сапоги, подвернутые у колен. Но самое странное, что через его одежду и через него самого можно было разглядеть темные очертания печи.
Человек внимательно изучал сети. Он нагибался, подбирал что-то невидимое, тщательно рассматривал, что-то отбрасывал в сторону, что-то оставлял. Потом он доставал что-то из кармана своей куртки и снова ковырялся в сетях.
Михаил Петрович не мог пошевелиться. Страх парализовал его. Одно дело воображать себе всяких несуществующих созданий, но совсем другое, когда призрачный рыбак выбирает сети, рядом с твоей кроватью.
Привидение продолжало возиться возле печи еще минут около двух, потом призрак выпрямился и повернулся к Михаилу.
Нет. У него не было ни горящих красных глаз, ни смертельного оскала белого черепа, у него ничего не было. Под капюшоном темнело пустое пространство, через которое можно было разглядеть противоположную стену дома.
И тут Михаил почувствовал, что ему ужасно плохо. Не страшно, не больно, а жутко тоскливо. Словно какая-то музыка вливалась в него, оставляя свой печальный след в душе. Потом снова вернулось ощущение парализованности и глубинного животного страха.
Призрак, словно обдумывая свои дальнейшие действия, просто стоял, повернувшись пустым капюшоном к Михаилу. Вдруг он шевельнулся, словно какая-то мысль посетила его, достал что-то из кармана и двинулся в сторону кровати. Он шел быстро, но плавно. Казалось, он даже не передвигает ноги, хотя явно можно было различить звук его шагов. И что-то не так было с этим звуком, что-то неестественное, от чего становилось как-то неуютно, слышалось в нем. Почему-то он никак не вязался с обычной логикой… Почему-то было странно слышать эти шаги в темном пустом доме… Конечно… Призрак шел по деревянному полу, но Михаилу… Михаилу отчетливо слышался плеск воды, словно привидение двигалось по самой кромке моря. Так призрак двигался к кровати, наблюдая из-под своего пустого капюшона за реакцией человека.
Михаил оставался без движения, и только сердце отчаянно колотилось слева. Он хотел и закричать, и подняться с кровати, и убежать, и броситься на это существо или что это было. Но вопреки желаниям только молча смотрел, как призрак приближался к нему.
Рыбак же, словно не замечая перед собой препятствия, подошел к Михаилу и, нисколько не задумываясь, прошел через него, через кровать, через стоявший рядом стол, и исчез в противоположной стене, оставив после себя ледяное ощущение на коже.
Михаил Петрович до утра лежал с открытыми глазами, боясь пошевелиться. Но и утром его не было видно. В обед он, как ранее обещал Кольке Панченкову, не пришел посмотреть его сломавшуюся моторку. А вечером кто-то сказал, что Петровича нигде не найти, и что дверь его дома открыта настежь, а из окон видно, что в комнатах полный беспорядок.
Шатаясь, дед Архип натянул свои тяжелые сапоги и вышел во двор. Огонек спички вспыхнул у него в руках, и белый сигаретный дым понесся к морю. Оранжевое солнце садилось над ровной линией воды, небо было чистое, и только далекий шум волн напоминал о какой-либо суете.
Точно так же светило солнце, когда несколько десятков лет назад дед Архип возвращался домой после довольно удачной рыбалки. Сети тогда были полны рыбы, дома ждал хороший ужин, и настроение было боевое.
Архип сидел на корме в своей новехонькой серой ветровке, а соленый ветер дул прямо в лицо, изредка окатывая миллионами мелких брызг. На берегу уже, наверно, ждала Хандра — мать Цинги, свернувшись калачиком около множества лодок. День был удачным.
Когда показалась размытая полоса берега, и старик уже почувствовал себя дома, лодка неожиданно проскородила нечто твердое.
— Что ж это, — подумал дед Архип, — еще мели здесь не хватало. Откуда здесь мель. Тыщу лет здесь никакой мели не бывало.
Старик обернулся и посмотрел в сторону, где надеялся увидеть мутный след от того, что винт мотора прорезал песчаную отмель. Вместо этого на неровной поверхности за лодкой был виден багровый расплывчатый след, словно лодка сама кровоточила, либо море в этом месте обрело плоть и кровь, либо моторка просто ранила какое-то животное, отдыхавшее у поверхности воды.
Неожиданно старик ощутил неприятное чувство, словно он остался один на всей этой бескрайней темной равнине моря. Словно он никогда больше не увидит берег и не ощутит под ногами твердую почву. Единственное, что у него будет, это холодное темное море.
Архип повернулся и посмотрел поверх правого борта туда, где садилось солнце. Там по гладкой поверхности зеркальной воды плыла рыбацкая шлюпка. Это было парусное судно. Такие уже не выходили в море лет пятьдесят. По палубе шныряли люди, выбирали сети, грузили рыбу в трюм, карабкались, словно муравьи, по мачтам. Но только одно удивляло старика. И эта мысль никак не могла улечься в его голове. «Как солнце могло светить сквозь борта этого судна! Почему через паруса шлюпки виднелась линия, в которой сливается море и яркое оранжевое небо!»
Всю ночь после видения Архип не спал. Он старался осмыслить увиденное, но это только больше спутывало потерявшиеся мысли. К утру, он решил забыть все как ночной кошмар, не рассказывая увиденного никому.
Старик плюнул на землю и бросил окурок под ноги. Медленно он поднялся по ступеням крыльца, скрипнул дверью и вошел в дом.
Совершенно секретно.
Институт океано… … … при министерстве внутренних дел.
По запросу от … уведомляем вас … о следующем. … получено сообщение из села… от Лыкова Михаила Петровича … по папке № 456 делу № 5987. Участились случаи паранормальных явлений, исследующихся по программе «Квакер» ВМФ СССР безрезультатно с 1971 года. Считается, что вышеизложенное связано объектами неизвестного происхождения. Название дано моряками подводниками за характерные ультразвуковые волны, испускаемые объектами, иногда фиксируемые эхолокационными установками морских судов. Данные объекты встречались подводным лодкам в широте северных морей и следовали за проходящими военными судами. При попытке контакта ультразвуковое излучение усиливалось, и у экипажей военных судов наблюдались приступы депрессии, галлюцинации и суицидальные наклонности. Специальные исследования результатов не дали. Предполагаемая природа объектов варьируется от системы глобальной пеленгации морских судов развернутой во время холодной войны до морских животных малоизученных или, возможно, неизвестных видов или объектов внеземного происхождения.
Источник